Скрипка чужая! Ты слышишься мнекаждую ночь и в каждой странеиз комнаты или из подворотни?Один играет? Или их сотни?Неужто без твоей опекикого-нибудь в городе сквозь тьмуна дно давно зазвали бы реки,а ты слышна лишь мне… Почему?И неужели не по ошибкеслучайный мой сосед по квартирепеть велит постоянно скрипке:«Жизнь тяжелее всех тягот в мире!..»
Pont du Carrousel
Похож слепец, который на мосту,на камень межевой всегда на стражецарств безымянных, вещь одна и та же,а звезды набирают высоту,вокруг него явив свои часыструением блуждающей красы.Седой, недвижный вестник отдаленья,небытия темнеющий оплот,он в преисподнюю означил входдля мелкотравчатого поколенья.
Одинокий
Как мореход на берегах земли,я все еще чужой туземцам вечным;мне счесть бы дни застольем бесконечным,а для меня видения вдали.Мир моего касается лица,быть может, как луна, необжитой,а люди суетятся без конца,обжив слова своею суетой.Я взял с собой простые вещи в путь,вдруг показавшиеся стаей дикой;животные на родине великой,здесь от стыда не смеют и дохнуть.
Ашанти
(Jardin d"Acclimatation)
Не виденье дальнего пейзажаи не пляска смуглых женских тел,для которых платье — лишь поклажа.Не мотив, который долетелиз глубин, где кровь и где напевы(кровь для них при этом не предел),и не смуглые певуньи-девыс блеском глаз, похожих на клинки,вверенные страже королевы,не уста, где смех, а не зевки,разве только самопостиженье,от которого мы далеки.Как меня пугает их движенье!В клетке зверь верней себе и зорче;ходит он, как будто ворожит,и, всемирной не подвержен порче,видит вещи, но не дорожитон чужим, и, как бы ни пыталсяпламень свой таить он в тишине,со своей великой зверь осталсякровью только здесь наедине.
Последний
Мне дома родного не знать,как бы душа ни дрожала;прямо в мир меня матьрожала.Хожу я по миру, в мире стою;попробуй весь мир отбрось!Терплю мое счастье и боль мою,и то и другое врозь.Но не лишен я наследства:тремя ветвями мой род расцветал,семь замков — его судьба;но я со временем усталот моего герба.Весь мир приобрел я с детства,но дома нет у меня;с собой до последнего дняношу я все мои средства.Лишь тени паденийтам, где тишинадна;основа моих владений —волна.
Боязнь
Над блеклой былью леса птичий плач,бессмысленный над блеклой былью леса,и все-таки прорвался птичий плач,надрыв с недугом неудач,и небеса над блеклой былью леса,и ширятся они, вписавшись в крик,а вся земля — беззвучная причуда;великий ветер словно из-под спуда,бледна, тиха, спешит минута вдаль,и, кажется, с ней вещи нераздельны,которые для всех смертельны,кто хочет ввысь оттуда.
Жалоба
Ни звука в ответ,простор беспросветный.Звезды моей нет,все поиски тщетны.Тысячи лет мертвазвезда моя. Слышу словав проплывшем челне,жуткие были;дома часы на стенепробили.Туда я вернусь?Из сердца вон я рванусь,чтобы молиться,пока небо длится.Но одна из всех звездсохраниться должна,думаю, знаю,где эта одназвезда; и во мраке белэтот город, который целв небе на самом конце луча…
Одиночество
Как дождь над морем вечерами,так одиночество не за горами,клубящимися стелется парамии, не преминув небо заволочь,оттуда рушится на город в ночь.Дождь льет и не намерен прекращаться,когда к рассвету тянется округа,когда тела, готовясь распрощаться,ласкают с отвращением друг друга,и эта ненавистная потугаих заставляет спать в одной постели,и одиночество вместо купели.
Осенний день
Господь, пора! Пусть, лето проводив,на солнечных часах почил Ты тенью,вверь дуновенью даль просторных нив!Теплом последним одари сады,два лишних южных дня ниспосылая,чтоб, зрея, налились до урожаятяжелой винной сладостью плоды.О доме больше нечего мечтать,и одиночество непоправимо;читай, пиши — все тщетно или мнимо,и только листья будут облетатьсреди пустых аллей неудержимо.
Воспоминанье
Ждешь одного и того же,как будто ты не один;могущественней и строжес проснувшимся камнем схожевторженье в тебя глубин.Золотятся предметы:с книгами кабинет,в дальних странах рассветы,платья или портретыженщин, которых нет.И чувство, что нет исхода:при всех минутных дарахминовавшего годаобраз, молитва, страх.
Конец осени
Я с некоторых порповсюду вижу сценывнезапной перемены:где зори, там разор.Преобразился сад,где сплошь одни утраты:уже не желтоватый,а желтый весь распад,и явлен мне простор.Всмотрюсь я в неизвестностьалеющих аллей,и мне подскажет окрестность,что небес повсеместностьнад морем тяжелей.
Осень
И падает, и падает листва,как будто облетает сад небесный,и падает земля сквозь даль ночную,отпав от звезд, срываясь в тьму сплошную,где вечно одиноки существа.Не удержать нам собственной руки;мы падаем, как этот мир падучий.Но держит Некто нежный и могучийнас на руках паденью вопреки.
На краю ночи
В комнате и за стеноюне знающая лучадаль, и над ней, ночною,я натянут струною,вибрируя и звуча.Множество тел скрипичных —вещи; во сне — напев:женский плач в безграничныхпространствах и тайный гневиз рода в род;зазвенев,серебро моих нотнависло над каждым предметом,а среди них тот,кто привлечен светом;и, пока я не исчезнув бывшем небе, где следмоей танцующей трели,через щелибудет в безднупадать свет.
Молитва
Ночь тихая, в твою цветную ткань,где красное лишь в сочетаньи с белым,включи меня в твою родную ткань,чтобы я в сумраке слиянье с целымизведал и единое во многом,чем ты влечешь меня, когда подлогом,играя, дразнит слишком яркий свет.Но как с предмета на предметперемещающиеся со скукиглаза поднять? Подумай, разве руки —не вещи средь вещей, как и лицо,и пусть кольцо (хоть не секрет:на пальце у меня все тот же свет)совсем простое — признак недотроги,что, если две руки — как две дорогии в сумраке, быть может, перекресток?
Продвижение
Отчетливей слышны во мне глубины;при этом даль меж берегами шире,родней и ближе мне все вещи в мире,где, кажется, наглядней все картины,и с Безымянным дни мои едины;так мысленно под сенью туч свинцовых,я, спутник птиц, взлетел с ветвей дубовых,а на пруду средь вод, застыть готовых,идет ко дну, как рыба, мой порыв.
Предчувствие
Я словно знамя, когда вокруг меня дали.Чаю ветров, чтоб они меня угадали,а внизу вещи и среди них потери;двери закрыты тихо, в каминах тишь.Окна еще не дрожат, и пыль тяжела.Но я уже знаю бури, я как море, вдали скала.Простираюсь, и западаю в себя ради моих же глубин,и ввергаю себя, так как я один,в бушующий вихрь.
Вихрь
Вихрем гонимы тучи к ненастьюнапастью,дикой стодневной властьюнад единственным днем.Чувствую, гетман, как был тяжелтвой путь; казаков из родимых селты волей своею велк властелину;твою упрямую шеюощущаю, Мазепа.И я захвачен скачкой шальною;дымится конский круп и подпруга.Исчезли вещи, скрылась округа,лишь небеса видны надо мною.Сумрак небесный глубок и долог,но и сквозь этот клубящийся пологнебо лучится;мои глаза — пруды на равнине,все остальное в них понынемчится.
Вечер в Сконе
Как парк высок! Он в сумерках как дом.Я вышел на равнину, а кругомпростерся вечер. Ветер вместе с ними облака… Они всегда иные,где мельницы маячат ветряные,медлительные на краю небес.Я вещь. В Его руке я не исчез,хотя я меньше всех вещей. Взгляни:Что это, небо? В синеве однитеснятся облака. Они все чище,но также белизна в Его жилищеи седина тончайшая в тени,в мерцаньи теплом, в блеске красноватом;все тихим завершается закатом.Так никнет солнце.Но ему сроднии творчески подвижные пороги,прологи к бытию, его отроги,высоты дальних гор, где звезды встали,и настежь вдруг врата в такие дали,где были разве только птицы…
Вечер
Для вечера одежды как туманы;переменяют их ему леса;смотри: с тобою расстаются страны;та падает, а эта — в небеса;оставленный, живешь небезупречно,лишь дом темней, где ты со всеми врозь;ты даже не уверен в том, что вечнои что в ночи звездою вознеслось.Оставленный, в запутанной судьбе,таишь ты жизнь, чтобы пугливо зрелав пределах мысли и в границах тела,то камень, то созвездие в тебе.