— Там только песни. Нет ни одной мелодии без слов.

Вот теперь всё сошлось!

— Лидок, золотце, когда ж я стану такой умной?!

Может же человек не танцевать вовсе, а только слушать песни. И гостей ему для этого не надо звать.

Вот ёлочных украшений не нашлось, но никого это особо не огорчило. А уж когда мы вечером тридцать первого расставили по столу сразу три керосиновые лампы, собранные по разным помещениям, и ещё одну — на отдельном столике с патефоном, а в печи ярко разгорелся уголь, в большой комнате сразу стало нарядно, празднично и слегка таинственно, как положено в Новый год.

Тридцать первое декабря — обычный рабочий день. Товарищ Бродов разрешил закончить занятия только на час раньше обычного — и только нам, девчонкам, чтобы успели всё подготовить к двадцати трём тридцати. Получилась сумасшедшая радостная спешка. Когда привычные дела делаешь в бешеном темпе, они забирают всё твоё внимание, и сознание, освобождённое от тяжкой обязанности контролировать само себя, входит в размеренный ритм — сродни трансу. Мы работали в приподнятом настроении, которое попало в трансовый резонанс и многократно усилилось.

Мы успели минутка в минутку. И приодеты, и волосы вымыты. Уютно светят лампы. Для них на столе еле нашлось свободное место среди блюд и кастрюль с варёной картошкой, щами из верхнего капустного листа и сушёных грибов, омлетом — настоящим, а не из яичного порошка, макаронами с американской тушёнкой, сладкими галетами и другими разносолами, частью определённо купленными на рынке за баснословные деньги. Мы думали поразить мужчин, и те, конечно, оценили наши старания, но сами поразили нас ещё больше: форма ослепительно отглажена, сапоги ослепительно начищены, пуговицы и пряжки натёрты до блеска, щёки и те поблёскивают — так гладко выбриты, и от кого-то — лёгкий аромат одеколона.

Ещё в гости пришли наши преподаватели, квартировавшие в селении на равнине. Это событие добавило торжественности всему происходившему: какой же праздник без гостей?!

А вот сюрприз, казалось бы, абсолютно невозможный: вдобавок к водке несут бутылку шампанского! И Николай Иванович с деланой будничностью объявляет, что выпить шампанского можно даже операторам, но не более трети бокала, не то опьянеем — с непривычки и из-за условий высокогорья. По правде, бокалов у нас нет — только большие толстостенные стаканы, которые пришлось срочно достать из буфета. А я-то ещё ни разу в жизни не держала во рту вина! И помалкиваю, чтобы товарищ Бродов не передумал, и молю мысленно остальных: забудьте про меня, только не спрашивайте, можно ли Тасе, налейте молча, как всем!

Радио отчаянно шипит, сигнал уплывает, и приходится его с сожалением выключить. Мы поглядываем на часы, чтобы не пропустить заветное время. Наш руководитель успевает произнести тост — целую речь — за Сталина и за грядущую победу. В моей памяти вспыхивает яркий образ человека, который стоял за моей спиной, которого я чувствовала так хорошо, будто жала ему руку и смотрела в глаза; человека с мощной энергетикой и ещё более мощной защитой включением. Теперь он как будто присутствует в комнате вместе с нами. Дружно встаём, с грохотом отодвигая стулья.

Кричим «ура!» и тянемся стаканами — мне тоже достался! — через весь стол друг к другу, чтобы сдвинуть их вместе одновременно. Удалось. Стук превращается от нашего горячего желания в хрустальный звон. Вот оно, шампанское. Я не тороплюсь выпить: надо же распробовать! Острые иголочки пузырьков щекочут язык и нёбо, во рту и сладко, и кисловато, и терпко одновременно. Вкуснота!

— Шампанское надо пить целиком в Новый год — на удачу, — шепчет Сима. — Тем более за такой тост. Нельзя оставлять.

Жаль. Я собиралась растянуть удовольствие. Но, по правде, залпом удовольствия ещё больше!

Неожиданное головокружение. И ощущение, что весь мир искрится, всё в нём легко и просто, что радость, овладевшая сердцем, теперь останется навсегда. И все, кто есть вокруг, улыбаются лично мне, и я всех люблю. И испытующий, в самую душу проникающий взгляд зелёных глаз, обведённых тенями от неизбывного переутомления — уже почти родных глаз…

Внимание, Тася! Берегись!!

Во-первых, меня повело. Чувства под действием незнакомого вещества разбухли, как тесто от дрожжей, и полились через край.

Во-вторых, для всех, может, и просто подарок, но мне Николай Иванович устроил с помощью этого шампанского очередную проверку. И я её пройду.

Берём контроль над лицом и глазами — чтобы не разъезжались в разные стороны и не закатывались блаженно под веки. Движения рук и осанка. Берём контроль над чувствами. Люблю я всех присутствующих? Люблю. Почти всех. Любят они меня? Безусловно. Это естественно, и нечего приходить от этого в слюнявый щенячий восторг. А теперь восстанавливаем контроль над энергетикой. Ну-ка: вдох — выдох — пауза, вдох — выдох — пауза, вдох… Вот так. Новое вещество в организме — само по себе, я — сама по себе. Мне и без вашего шампанского, Николай Иванович, было весело. И сейчас поводов для радости без него довольно.

Теперь смотрим на часы. Выпили ровно в полночь, опьянение наступило практически сразу, сейчас — семь минут первого. Прошли семь минут нового, 1942 года. Не так быстро справилась, как бы надо. Но дров не наломала. И по поводу маленькой победы над одной третью стакана шампанского тоже не впадаем в щенячий восторг. Хорошо бы самой заметить подвох и остановиться, но мне подсказкой стал пристальный взгляд руководителя. Испытание, считай, наполовину провалено. Так-то!

Товарища Бродова с его испытующим взглядом я не выпускала из внимания, пока поспешно брала контроль над новым для себя состоянием опьянения. Так мы и играли в переглядки, якобы скрытные, но обоим заметные. Я чувствовала себя по этому поводу довольно глупо. В конце концов, решительно вздёрнула нос и отвернулась: я справилась с задачей как сумела, а вы думайте что хотите. Но не выдержала и вновь скосила глаза на руководителя. Николай Иванович медленно наклонил голову, утвердительно прикрыв веки: мол, принято, прошла проверку.