Часть третья. У границы

Мы устроились на самом краю земли. Нам сказали, что всего в нескольких километрах к востоку по горным хребтам и ущельям проходит граница с Китаем. Мы расположились довольно высоко в горах. Позади осталась обширная луговина с большим синим озером. Мы долго, медленно ехали по дороге вдоль берега, и я не могла наглядеться, как белые горные вершины плывут по невозможно гладкому зеркалу воды. По краям равнины, у отрогов гор, находились большие и малые селения, хорошо видимые издали в прозрачном воздухе. Луговина плавно поднималась. Там, куда наши гружёные АМО держали путь, она незаметно переходила в горную долину, постепенно сужавшуюся между двух высоких лысых хребтов, которые сжимали долину в тисках своих объятий и выдавливали всё выше. В этой-то горной долине, расщеплявшейся в самой узкой своей части на несколько ущелий, и стояло большое село, давшее нам приют. В итоге мы поселились на высоте трёх тысяч метров над уровнем моря — цифра, которую мне не так легко было осмыслить.

Село всего несколько лет назад было райцентром, но райцентр перевели на равнину у озера. Туда переехали всё руководство, библиотека, школа, клуб, почта, другие учреждения — со всеми служащими и их семьями. В результате наше село почти опустело, особенно в той его части, где располагалось здание местной администрации. Наша Школа как раз и заняла бывшее здание администрации — огромное, с множеством комнат, несколькими печками, просторное, чистое и крепкое. Вокруг все дома — тоже большие и крепкие — пустовали, и лишь на дальнем краю села оставались жить люди: топились печи, слышались голоса всякой живности, горел по вечерам свет. Но человека из местных лишь изредка можно было встретить на улице. Дети выбегали порой, играли, а взрослые опасались военных и старались сидеть по своим подворьям.

Село было построено ещё в давние дореволюционные времена русскими — не то старообрядцами, не то казаками, точно не знаю. Главная площадь располагалась ближе ко входу в долину с запада, с равнины, а главная и практически единственная улица тянулась вверх, по направлению к ущельям. Параллельно улице, на задворках частных подворий, бежал узкий, но полноводный горный ручей. На окраине села, ближе к ручью и горным склонам, со временем поселились казахские семьи. С тех пор как люди, занятые на службе, переехали в новый райцентр, заколотив свои дома, остались на месте те, кто жил только колхозной работой да собственным небольшим хозяйством.

Я понимаю так, что кто-то проделал колоссальную работу, заранее подобрав для нашей группы на случай эвакуации такое тихое и удобное место. Удобно оно было ещё и тем, что хорошая дорога вела прямо в село, а внизу, на равнине, были вполне подходящие площадки для взлёта и посадки самолётов. Дело в том, что пока вся группа потихоньку пускала корни в каменистые горные склоны, наш руководитель не оставался на месте дольше пары недель: товарищ Бродов проводил с основной частью Лаборатории в Куйбышеве времени не меньше, чем с нами; иногда летал в Москву.

Несколько позже я узнала, что была ещё одна веская причина разместить нас у самой границы.

А пока мы обживались. Жизнь на природе имела множество преимуществ. В наш рацион вошли свежая рыба из озера, некоторые овощи, фрукты — всё, что можно было купить у местных жителей. Тут было множество погожих дней, и для любых секретных переговоров теперь не требовалось закрываться в помещении и шептаться, а можно было отправиться на прогулку по горам или на равнину, к озеру. Мы и заниматься часто уходили подальше от селения — особенно для телепатических тренировок и разных практик. Одно непривычно: здесь часто дули сильнейшие ветра, пробиравшие до костей даже под лучами яркого и тёплого солнца. С такими ветрами и ленинградские, знакомые мне, ни в какое сравнение не шли. Но мы быстро сориентировались, как надо одеваться, чтобы не продуло, и прогулки шли на пользу даже в ветреную погоду.

Характер обучения существенно изменился в сравнении с московским периодом. В Москве мы частенько не знали, какие занятия нас ждут сегодня: расписание объявлялось утром, и то порой не на целый день сразу. Чехарда преподавателей и предметов, множество неожиданных экспериментов. Какие-то методы на ходу корректировались, другие отменялись как не оправдавшие себя. После переезда установилось строгое и чёткое расписание занятий. Язык, конспирацию, телепатию, противодействие нейроэнергетическим атакам и устойчивость к психотропным воздействиям осваивали все четверо будущих операторов поиска. Сам товарищ Бродов частенько присутствовал на занятиях и активно участвовал — уточняющими вопросами, репликами в дискуссиях. Когда он был рядом, мы чувствовали себя увереннее, меньше пасовали перед строгими приезжими учителями, не смущались лишний раз просить разъяснений тому, чего не очень понимали, и повторения того, что не получалось.

Преподаватели были уже совсем другие люди — не те, что учили нас в Москве. Их почему-то размещали в большом новом селе у подножия гор, а не в пустующих домах напротив нашей Школы. Возможно, ради конспирации. Впрочем, и в новом селе места хватало: многие мужчины были призваны, и женщины радовались возможности поселить у себя жильцов, готовых платить и за постой, и за еду, и за стирку.

Индивидуально со мной занимались по моей легенде, а ещё вскоре появился второй язык. Понятно, что и один-то немецкий у меня не было шансов освоить в совершенстве всего за несколько месяцев. Мне ставили в первую очередь произношение, знание идиом, всяких разговорных словечек. Берлинский диалект, поскольку мои родители, по легенде, были берлинцами. Словарный запас я имела право освоить далеко не в полном объёме, и даже строить фразы всегда правильно от меня не требовалось — такая была удобная легенда! На втором языке я должна была уметь объясниться по простейшим бытовым вопросам. Когда слова и обороты обоих наречий путались в моей голове и она порождала языковые химеры, мои учителя приходили в восторг — так естественно звучала моя неправильная речь, как и было нужно.

Наши будущие медики всё свободное время сидели над учебниками: готовились экстерном сдавать сессию. Даже ребята — технари — штудировали какие-то учебники, чем настоятельно рекомендовал им заняться наш руководитель: товарищ Бродов всегда настаивал, чтобы его подчинённые учились и стремились всячески развиваться.

Сухие и солнечные дни не мешали зиме вступать в свои права в этом суровом горном краю. По ночам сильно морозило, да и днём ветер выстуживал тепло. Снега в нашей долине выпадало мало даже среди зимы, хоть говорили, что за соседними хребтами есть места, где заносы непроходимы. А тут даже после редких, но обильных снегопадов снежный покров не устанавливался: всё раздувало теми же ветрами. В здании Школы топили все печи, и было уютно. По ночам, если ветер не завывал, было слышно отдалённое журчание воды в ручье, особенно после снегопадов. Звёзды, казалось, можно было брать с неба и нанизывать на нити для просушки, как диковинные ягоды, — такими они были крупными и близкими. Но здесь — впервые в жизни! — я боялась выходить одна по ночам даже на огороженную и охраняемую территорию Школы. Если бы по неведомой причине я получила разрешение гулять ночью по селению — не пошла бы! Будто незнакомые духи гор стояли на скальных выступах и насторожённо наблюдали за каждым шагом чужаков.

Самолёт опять медленно, тошнотворно валился в какую-то воздушную канаву. Бродов привычно сжимал и разжимал кулаки, чтобы не терять сознания и отвлечься от тошноты. Опытный лётчик Змеевский, оборачиваясь назад, поглядывал на своего пассажира не без сочувствия.