Площадь поверх асфальта была раскрашена разноцветными пятнами и линиями. Ясное дело: тоже маскировка, чтобы сверху фашист не разобрал, над каким районом города находится. Но что тут нарисовано? Я спросила товарища Бродова. Он хмыкнул:
— Приглядись!
Я уж приглядывалась и так, и этак. Наконец додумалась прищуриться — и увидела! Крыши домов, кроны деревьев. Ловко придумано!
— Да не очень, — возразил Николай Иванович. — Ночью немец сбрасывает осветительные ракеты, а тени-то нарисованный дом не отбрасывает. Пилот понимает, что перед ним только картинка. Придумали кое-что и получше. Сейчас увидишь.
Красная площадь выглядела совсем не так, как я ожидала. Я представляла её огромной и просторной, и там, мне думалось, мостовая выложена каменными плитами с красным отливом.
В реальности я даже не поняла, что, миновав громоздкое современное серое здание и многоэтажный терем из красного кирпича, мы уже пришли. Огромная площадь имела песчаную поверхность. Посредине стояло несколько грубых конструкций, имитировавших жилые дома. Ближе к стене Кремля был так же небрежно выстроен целый особняк с колоннами. Стена сверху покрыта двускатной деревянной крышей, разрисована разноцветными силуэтами домов, ели у стены прикрыты маскировочной сеткой. Вместо звёзд на размалёванных башнях — какие-то бесформенные серо-бурые навершия. А за стеной — чёрные с тёмно-зелёным отливом купола высоких, многоглавых церквей. На миг я совершенно потеряла чувство реальности. Что это всё? Где мы?! Беспомощно оглянулась на руководителя.
Товарищ Бродов приобнял меня за плечо. Я вздрогнула от неожиданности, а Николай Иванович тихо и почему-то грустно сказал:
— Давай будем считать, что тебе повезло. Ты видишь декорации такого города, который окружал Кремль много веков назад. Вот посад: дома торговцев, ремесленников, заборы, дворы, сараи. Взрослые, ребятишки, куры, лошади… На площади — ларьки и лотки торговых рядов, продавцы зазывают, покупатели торгуются… И звёзд, сама понимаешь, не было…
Живая картина, нарисованная товарищем Бродовым, так и затягивала.
— Жаль, я не могу тебя провести в Кремль по своему пропуску. Сейчас с этим очень строго… Хотя… Там нынче и смотреть не на что: всё разрисовано.
Николай Иванович с досадой и ожесточением это сказал, и у него необычно резко обозначились складки около рта. Я догадалась, что ему горько видеть всю эту маскировку и обидно, что Москва вынуждена прятать свою красоту.
— Но с воздуха маскировка смотрится замечательно, — оживился Николай Иванович. — Я однажды попал в комиссию, которая оценивала качество маскировки с воздуха — с высоты полёта вражеского бомбардировщика.
— Ух ты!
— Сверху полное впечатление, что тут какие-то жилые дома, асфальтовые дороги — и никаких стен, башен, соборов, дворцов. Очень искусно! Только колокольня тогда была ещё не перекрашена — и вот она резко выделялась.
Я робко спросила, можно ли постоять у самых стен Кремля, чтобы обязательно глядеть снизу прямо вверх, и Николай Иванович повёл меня в Александровский сад. Деревья ещё золотились последней листвой, стоял штиль, но тревога витала в воздухе, парила высоко в небе вместе с аэростатами заграждения, пряталась под маскировочными полотнищами, накинутыми там и тут поверх деревьев. И всё же Кремлёвская стена — огромная, могучая — казалась вечной, незыблемой, надёжной. При взгляде снизу вверх тусклая раскраска и деревянная крыша на зубцах совершенно не портили впечатления.
Мы сели на лавочку — немного передохнуть. Выбрали место с видом на университет и здание гостиницы «Националь».
— Ну вот, Таисия, видишь: военная Москва сурова, не парадна, — тихо сказал Николай Иванович. — Разочарована?
«Она прекрасна!» — хотела бы я озвучить своё самое первое впечатление от города, но смутилась и пролепетала блёкленькое:
— Ни капельки!
Мы помолчали, каждый — в своих переживаниях. Потом Николай Иванович спросил: