Когда Надежда и Осип Мандельштамы приезжали в Ленинград, они останавливались в доме Надежды Вольпин. Однажды маленького сына хозяйки спросили, показывая на Осипа Эмильевича: «Кто этот дядя?» Ребенок без запинки ответил: «Это — дядя «О». Мандельштам был удивлен столь образному мышлению мальчика.

…Квартира в писательских домах на Аэропортовской. Я примчался сюда после взбалмошного звонка: «Ты что, не знаешь, что в Москву прилетел Есенин-Вольпин. Да, да, тот самый, сумасшедший математик и поэт, который не вылезал при Андропове из психушек…»

— Итак, вы — сын Сергея Есенина.

— В моем метрическом свидетельстве записано: «Гражданин Вольпин Александр Сергеевич, родился 12 мая 1924 года. Отец — Есенин Сергей Александрович, мать — Вольпина Надежда Давыдовна». Под фамилией Вольпин я жил до отъезда из Советского Союза и никогда ни к каким властям с просьбой об изменении фамилии не обращался. Хотя получалось так, что многие называли меня Есениным. Но если я Вольпин, а меня кличут Есениным, то объяснять каждому, что Есенин — это мой отец, неудобно. Менять материнскую фамилию на отцовскую я не хотел, потому что вырос с фамилией Вольпин. На двойную фамилию требовалось разрешение властей, но обращаться к ним не было никакого желания. Так я и остался с данной мне мамой фамилией, хотя мой учитель, Павел Сергеевич Александров, советовал подписывать научные статьи двойным именем. Возник как бы псевдоним. Так я и живу, теперь уже официально имея двойную фамилию. А недавно вышел курьез, при получении визы возникла третья форма моего имени. Есенин я пишу как «вай» (ѵ), чтобы не прочли как «и» (е), затем два «с» (s), чтобы не прочли как «з» и дальше просто, чтобы не прочитали «изенин». В визу же мне вписали двойное «с». Так что я приехал сюда отчасти с новой фамилией Ессенин-Вольпин. Но мне эти лингвистические игры уже надоели: Есенин так Есенин. Никаких двух «с».

— Вы не были на родине целую вечность?

— Да, уехал из Советского Союза 31 мая 1972 года. Сейчас я. гражданин Соединенных Штатов Америки, нахожусь в СССР в частной поездке, в связи с преклонным возрастом моей мамы.

— Александр Сергеевич, ваше имя. я это помню, одно время было довольно громким, а потом вы пропали, о вас забыли. Что случилось, как вы оказались за границей?

— Причины отъезда я четко указал в анкете для ОВИРа. Отъезду предшествовала беседа в милиции, где мне сообщили, что появилась возможность покинуть Советский Союз. Так, не вдаваясь в детали, я и написал, что причина отъезда — появление возможности покинуть Советский Союз. Вы улыбаетесь, а мне тогда было не до смеха.

События развивались так. В 1946 году я окончил Московский университет, а затем аспирантуру по специальности — математика. В 1949-м защищал диссертацию, летом поехал на работу в Черновцы. Там меня и арестовали по обвинению в антисоветской агитации. Допросы, шантаж, особое совещание… Не хочу вспоминать подробности, это длинная тема, надеюсь, уже историческая. По тем временам я отделался довольно легко, просидев около года в ленинградском сумасшедшем доме на Арсенальной. Оттуда — ссылка в Караганду на пять лет, но поскольку в 1953 году кое-что изменилось, я вернулся в Москву. Работал в Институте научной информации на «Соколе». Редактировал и переводил книги. Шесть лет внештатной работы. Затем снова Ленинград и снова тот же сумасшедший дом.

Вернулся в Москву через полтора года и вплотную занялся наукой. С 1956 года стал развивать новое, как я называл его, ультраабстракционистское направление в основаниях математики. Теперь это называется уль-траинтроционалистская критика и антитрадиционное направление. Неспециалистам это скучно, но скажу, что речь идет о пересмотре традиционных допущений, таких, как единственность натурального ряда: 1, 2, 3, 4, 5… и числа, скажем, 15. Единственно оно или нет? Тут есть вопросы.

Ролью отождествлений в основаниях математики, по-моему, никто, кроме меня, надлежащим образом не занимается. Пусть звучит нескромно, но я могу это утверждать, после многих лет работы. Судить и разбираться в этом будут коллеги и потомство. Я же стой на своем пути. Никаких аргументов, кроме чисто логических, я во внимание не принимай. Логика должна быть независимой. Ее надо возвращать в естественное состояние.

Условия работы в ВИНИТИ были достаточно либеральными для того, чтобы продолжать свои занятия. Кстати, они были не по профилю института. Итог — опубликованная в 1969 году книга. Начал работать над второй. Но времена менялись, после свержения Хрущева начались явления, в настоящее время мягко и скромно характеризуемые словом «застой», а по сути это был рецидив сталинизма. Арестовали писателей Андрея Синявского и Юлия Даниэля. Им угрожало негласное судилище по статье 70-й. Я решил бороться за их освобождение, а самое главное — за гласность процесса. В акциях участвовал вместе с ныне покойным физиком Валерием Никольским, Владимиром Буковским, Юрием Мербу-ховским, Юрием Титовым, ныне покойной Еленой Строевой, проживающей в Мюнхене Юлией Вишневской. Той самой, которую забрали в психушку перед началом митинга.

5 декабря 1965 года, в День Конституции, на площади Пушкина мы организовали митинг. Требовали одного: гласности суда, уважения законов страны. Придраться к нам было трудно. Ведь ничего другого мы не требовали. Но людей все-таки потаскали, хотя на аресты власти не решились. Мы же добились своего: суд. как известно, был гласным. Правда, я, например, не мог попасть на суд, да и знакомые, кроме свидетелей, на нем не были. Но сам факт, что суд был формально гласным, избавлял тех, кто там присутствовал, и самих обвиняемых от ответственности за разглашение.

Ну а потом усилиями уже других диссидентов демонстрации вошли в норму. Так что, как говорится, наше дело не пропало.

Помимо демонстраций протеста в обществе стали распространяться петиции с требованием соблюдения законности, вырабатывалось повышенное самосознание в кругу прежде всего московской интеллигенции. Мой друг Валерий Николаевич Чалидзе организовывал семинар, который в дальнейшем преобразовался в Комитет прав человека. В нем участвовали В. Чалидзе, А. Твердохле-бов, И. Шафаревич и академик А. Сахаров. Я входил в комитет в качестве эксперта. Его корреспондентами были А. Галич и А. Солженицын.

Издавался журнал «Общественные проблемы» — в нем печатались всякого рода инструкции. Я написал нечто вроде памятки: «Как вести себя надопросах».

«А. С. Вольпин подготовил «Юридическую памятку для тех, кому предстоят допросы». Допрос может предстоять каждому — иногда для этого достаточно того, что ваш номер телефона есть в записной книжке, взятой при обыске. Но мало кто знает как свои права, так и пределы прав следователя, ведущего допрос. «Памятка» Вольпина, хотя и написанная в свойственном автору усложненном стиле, дает огромное количество юридических сведений, необходимых допрашиваемому для того, чтобы противостоять возможным нарушениям законности и не стать их бессознательным пособником».

Из «Хроники текущих событий». Амстердам, фонд имени Герцена.

— В это время я получил официальное приглашение в Соединенные Штаты Америки на научную конференцию выступать с докладом о своем математическом открытии. Я понимал, что меня вряд ли выпустят. Будут тянуть время, выставят бюрократические шлагбаумы, а потом откажут. Я решил сперва получить визу от американской стороны. Написал в посольство и стал ждать. Ждать пришлось недолго. Через три дня меня забрали, посадили в больницу имени Кащенко и стали допрашивать, что я делал для того, чтобы покинуть Советский Союз. В течение трех месяцев таскали по психушкам. Любопытно, что, будучи в психбольнице, Я ПОЛУЧИЛ ответ из американского посольства, в котором указывали, что сначала я должен обратиться в советские инстанции, а потом уже к ним. Мне показалось, что весь мир сошел с ума.

После этого случая при первой же возможности меня забирали в психбольницу или «отправляли в командировки»…