— Пойдёшь?
— Наверное. Боязно немножко. Хотя интересно было бы, — что он скажет…
Глава 3. Священное Предание.
«Вы присвоили себе ключ от знания» (Луки 11:52, перевод Русского Библейского Центра).
То, как я ощущал себя во время беседы с Верой Павловной, придало мне уверенности. Я чувствовал, что со мной рука J. О содержании самой беседы в смысле её целесообразности я думал мало. Конечно, принцип «ломать — не строить» не был мною похоронен и вяло подмигивал с задворок сознания. Наивно, к примеру, было думать, что то, что я покажу Вере Павловне (пусть даже в её Библии) ряд высказываний Христа, противоречащих устоям церкви, враз обрушит систему поклонения, преданность которой она доказывала годами и с которой она ассоциировала своё спасение от того же пьянства. Это было понятно. Но это мало меня заботило. Я был уверен, что открывание людям библейской истины, удобна она или неудобна кому-то, — это часть благовествования и воля Бога, ибо так же поступали и Христос, и апостолы. От человека должно зависеть, позволит ли он ломать что-то в себе, а потом строить на библейском основании. Поэтому я готов был действовать смело и решительно, без смущения.
Однажды Алина объявила мне, что к Вере Павловне зашёл священник. У меня ёкнуло сердце. Я понимал, что моя бравада не столь оправдана, и вряд ли я достаточно подготовлен к плодотворной беседе с такого рода высокоумными «профессионалами». Тем не менее, я помолился вместе с Алиной, взял в обнимку свою исчёрканную Библию Макария и отправился в бой.
Как раз так вышло, что священник приехал и остался, а Вера Павловна сразу умчалась, — видимо, по церковным делам. Я постучался и робко вошёл.
— Здравствуйте, я сосед Веры Павловны. Вы не против, если я ненадолго оторву вас.
— Да, слушаю…
— Мне хотелось бы побеседовать на основании Священного Писания, — я показал на надпись на обложке моей Библии.
Священник сдержанно-добродушным жестом побудил меня расположиться за кухонным столом и расположился сам. На этот раз я не чувствовал того удивительного спокойствия, как при беседе с Верой Павловной. Было неуютно и как-то заковычно. Я положил Библию на стол; на сине-зелёно-белых клетках клеёнки, под сенью священниковой бородки и его серо-чёрной рясы она смотрелась как-то вдруг чересчур сиротливо и неприкаянно. Мы были со священником примерно одного роста и габаритов, хотя, ему, пожалуй, было немногим за 30 и сложения он был, всё же, более мужественного (я же в те годы был, по выражению Тимохи Вестницкого, «тощий как велосипед»). Бородка и наряд тоже, естественно, добавляли ему солидности. Тон он взял не то чтобы нравоучительный, но уверенно-превозносящийся, хотя и без надменности. Он начал первый, не позволив мне взять лидерство в разговоре, и как бы этим сразу осёк. Но более всего меня смутило содержание его первой фразы. Он сказал, вскользь направив ладонь на загрустившего вдруг Макария, и как бы с некоторым нетерпением:
— Да, пожалуйста, можно поговорить, но я бы хотел сначала уточнить, чтобы нам быть на одной волне: что, по вашему, первично, — Священное Писание или Священное Предание?
Я сидел. Но проповедник во мне вдруг сел ещё глубже. «Вот так разворот! Знать бы ещё, о чём он…»
— Если не трудно, поясните. Я не совсем в курсе, что такое Священное Предание.
— Ну, смотрите, — он как бы сразу чуть-чуть оживился, но сохранял в целом солидную невозмутимость и степенность, — Писание начинается с книг Моисея, так?
— Да.
— Но ведь Моисей жил спустя примерно две с половиной тысячи лет после Адама, вы, наверное, в курсе?
— Да, я знаю.
— Есть же предположение, что Библию начал писать Адам. Но те рукописи не сохранились. Другое дело — предание. Священная информация передавалась из уст в уста, из рода в род с тех самых древних времён. Вот почему некоторые элементы истинного поклонения, которые мы знаем и имеем сейчас (например, использование свечей) не находит отражения в Писании. Однако, Предание первично. Вы не согласны?
Это было так неожиданно, что я онемел. Пока я медленно выдавливал из себя что-то вроде: «Ну-у-у… я привык думать, что-о-о Писание дано нам Богом как раз для того, чтобы священная информация сохранилась неизменной», во мне, наконец, созрела ключевая разочаровывающая и ставящая меня на место идея: