— Не могу однозначно сказать. Вполне возможно. Но в любом случае, медлить с этим нельзя.
(«А вот если бы не жена, так ведь и не показал бы. Эх, Вася! Хотя, как вот не понять, —..па — дело такое…»)
В осеннем вечернем грустном сумраке мы выходили с Алиной и Ромой в коляске во двор Текстильных двухэтажек и прогуливались у скамеечки, рядом с нашим опустевшим огородиком. Клён наметал на зелёную траву своих фосфоресцирующих жёлтых листьев. Алина была в чём-то гармонично тёмно-красно-зелёном, взрослом, толстом, вязаном. Я фотографировал. Мы фотографировали Рому, поднятого на Алининых руках над панорамой улицы Орджоникидзе с пизанской Парховской церковью, внизу, в перспективе. Синий платок слез Роме на правый глаз, и он выглядел, как весёлый маленький пират. Орджоникидзе перестал быть актуальным. Церковь хотела выпрямиться, но никак не могла.
Потом выпал снег. Мы одевали Рому в красную шубку, на плотном капюшоне которой, вокруг лица были белые треугольные лучи, как будто лицо Ромы их излучало. Но он не был излучателем лучей. Он сидел у меня на руках тихо, и тихо дышал. Я назвал его: «солнышкин-дышалкин». Мы выходили на белый снег с Ромой в красной шубе.
В это время я курил по полштуки не больше трёх-четырёх раз в день.
Как-то в воскресенье мы вернулись из К… и узнали от Веры Павловны, что в субботу ко мне приезжали «мои друзья». Вера Павловна сказала, что один из них представился Шугарёвым, а другой Смирновым. Оба были пьяны, но Шугарёв больше (ожидаемо). Они посидели около часа на пороге, склонив головы, потом сели в свою ржавую машину и умчались. Надо же, Шугу пробила ностальгия по старому другу. А я уже-было привык, что кроме Государева здесь никого не бывает.
Однако на тот Новый Год не было и Государева, мы были одни. И нам было приятно быть одним. Алина уговорила меня принести ёлочку. Я съездил на лыжах в лес (тот самый, который летом едва не поджог), подрубил небольшую пихточку и привёз. Мы украсили её. Видимо, в то время совесть не особенно тревожила меня по поводу всякого разного идолопоклонства. И мы, к тому же, с Алиной любили всё это: огоньки, снег, блестючки. Ведь даже и наша любовь начиналась с серебристого шарика на ёлке у Областной. Мы пили шампанское, жгли бенгальские свечи, танцевали, и Рома радостно прыгал в своей кроватке. Перед курантами я выкурил последнюю сигарету. У меня было твёрдое намерение завтра не курить вообще. Когда мы проснулись, часов в 10, я прислушался к себе и вдруг радостно понял, что вообще не хочу курить. Мы прогулялись и посмотрели новогодние фильмы, играли с Ромой. Прошёл день, а курить я так и не захотел и лёг спать, впервые за 10 лет не выкурив ни одной сигареты. Ельцин объявил, что больше не может быть президентом, а вот молодой Путин пока за него поработает. Меня не особенно волновали все эти политические рокировки. Хотя чувствовалось, что всё неспроста, и что-то в стране должно было поменяться; вопрос: в лучшую или худшую сторону?.. Я бросил курить! Всё-таки тот факт, что, в конечном итоге, это вышло так легко, я предпочитал списывать на мой подспудный настрой на то, чтобы мне встать на праведный путь и помощь свыше. Хотя и не исключал естественное течение процесса отвыкания. В любом случае, мне было чрезвычайно радостно. Я почти ликовал.
В те дни мне приснился сон. Выбор прилагательного здесь проблематичен. «Необычный» кисло, «нестандартный» прагматично, «вещий» — в несоответствии с библейской истиной, «занятный» слабо, «удивительный» сильно. Ну, хорошо, скажем просто: «непростой» (ох уж это богатство и неуклюжесть русского языка, прав был Набоков).
Я в осенней просцовской хмари. В полутемноте. В безлюдьи и внимательной тишине. На Текстильной улице. Один. Смотрю на дом, в котором живу, с пустынной дороги. На крыше дома, между трубами — величественное, светящееся золотом, покоряющее и рассеивающее темноту, видение чего-то наподобие индейского тотемного столба с изображением животных: там был точно орёл, орёл в профиль. Оно было компактным, но и гигантским одновременно. Сила золотого свечения была неимоверно велика, но при этом и сдерживаема. Оно смотрело на меня.
Я проснулся. Конечно, ретроспективно я могу предполагать, что как раз в то время я читал Иезекииля 1-ю главу или Откровение 4-ю, и это так сыграло. Но, проснувшись, я почувствовал, что что-то в этом неспроста. Просто так такие сны не снятся ни рядовым просцовским докторам, ни кому угодно. Я нахмурился. Рома спал. Алина спала. Была зимняя тихая просцовская ночь, её разгар. Осадок от сна был какой-то одновременно зловещий и одновременно величественно-торжественный. Страшно не было. Было необычно. Я повернулся на бок и заснул. Без снов.
Часть 8
Глава 1. Любовь.
«Вас же Бог оживил — вас, прежде мёртвых в своих проступках и грехах» (Эфесянам 2:1, перевод НМ, 2021).
Вот и докарабкался до второй любви из заглавия.
Я отчётливо запомнил тот момент. Это было в солнечный день, примерно в феврале. Я ехал в автобусе, в очередной раз направляясь из К… в Просцово. Я сидел в середине салона у окна с теневой стороны. Народу в автобусе было мало, мы ехали по Энгельса и уже почти подобрались к ЖД вокзалу. Я читал Римлянам, 5-ю главу. Я вдумывался в слова, выстраивал ассоциативные и аналитические линии по всей уже известной мне Библии. Я поднял глаза от текста и посмотрел на движущийся за окном ряд солнечных пятиэтажек, сумрачно бредущих редких людей, бывалый снег и почувствовал, как в голове моей и сердце моём разлилось чувство тихого, но основательного торжества, стабильной радости, одновременно покоя и ликования. У меня всё сошлось! Из мозга наконец-то опустилось в сердце. Всё было ясно, красиво и стройно. Кристально ясно, ослепительно красиво и безупречно стройно. Я проникся учением о выкупе во всей его полноте и гармонии. Бог любил меня. И его Сын отдал за меня жизнь. Я люблю жизнь. Жизнь это бесконечное чудо. Я хочу жить вечно, и он сделал это для меня возможным. От меня мало что зависит, и я могу выбирать всё, что хочу. Но я хочу быть с Хозяином жизни, который подарил мне всё, что есть у меня: и жизнь, и радость, и счастье, а теперь и смысл. Вот здесь, 18-й и 19-й стихи: «Посему, как преступлением одного всем человекам осуждение, так правдою одного всем человекам оправдание к жизни. Ибо, как непослушанием одного человека сделались многие грешными, так и послушанием одного сделаются праведными многие». Я хочу быть среди этих «многих», хочу быть праведным, ведь это возможно. Я верю! Это возможно по вере. Как же хорошо! Я же грешный, потому что от Адама и потому что мир Дьявола научил меня делать зло. Но Бог дал мне совесть, открыл и перелистал для меня Библию, и я узнал, что он выкупил меня, и, не много-не мало, — кровью Сына любимого. Доказательство любви… Вот он идёт там, по этому тротуару, грустный, склонил голову, потому что в Библию не вник, и не знает пока ничего этого. Но Бог и ему всё откроет в своё время. А я уже сейчас знаю. Надо же!
Я представил себе Закон, жертвы как прообразы, вспомнил всё о мессианских пророчествах (у Исайи в 53:12: «Он взял на Себя грех многих»); пророческую демонстрацию с Исааком на горе Мориа; обещания Давиду, Аврааму. Как всё это продумано, вплетено, переплетено и уходит в одну золотую с красным нить! В Галатам 3:24 сказано про Закон: «детоводитель к Христу». А ведь как это было долго, — столетия, чередования эпох. Потом приходит Христос, детские игры закончились (жертвы агнцев, храм), и теперь — одна жертва (один Агнец, как назвал Христа Иоанн), ради которой все эти столетия ожидания, жертва, которая вобрала в себя всё и заплатила за всё. И теперь осталась только — вера для вечной жизни. И я верю!
Я снова опустил голову в книгу. Вот здесь. 8-й стих: «Бог Свою любовь к нам доказывает тем, что Христос умер за нас, когда мы были еще грешниками». Любовь… Я был злой: я предавал, обманывал, потворствовал похоти, тщеславию и глупости; матерился, блудил, чадил в себя отраву. А он сделал это уже давно за меня, а теперь мне это открыл. Чтобы я очистился. И стал ближе к нему. А у него — жизнь. Настоящая. Долгая и счастливая. Мудрость ещё, чтобы жить правильно и разумно, даже сейчас. Избавление от смерти… Толстой писал, что смерть перечёркивает любой смысл, и те, кто не хотят этого понимать — самые, что ни на есть самообманщики. А тут, вот оно — избавление от смерти. Вечная жизнь с Богом! А значит — смысл. И без Бога жизни нет, так, — ломание комедии. Я представил себе всех этих несчастных просцовцев (да и к-в тоже): горьких пьяниц, занудных ипохондриков, Мариан, Тань Свинцовых, самоубийц с татуировками во всю кожу, похотливых подростков и водителей, рубителей дров и копателей огородов всех мастей, которые всерьёз думают, что живут, не обращая внимания на смерть, как будто её нет, забывая о ней, не думая ни секунды, что Бог сделал что-то великое для них, как здесь… Вот. Последние стихи 6-й главы: «Ныне, когда вы освободились от греха и стали рабами Богу, плод ваш есть святость, а конец — жизнь вечная. Ибо возмездие за грех — смерть, а дар Божий — жизнь вечная во Христе Иисусе, Господе нашем».
Я смотрел, как проплывают мимо снежные деревья, поля, как солнце светит от снега, и мне становилось всё теплее и теплее. Я согревался.
«Освободиться от греха. Стать рабом Богу… Жизнь вечная». Снова Толстой писал в своей «Зелёной палочке» перед смертью: рабу Бога смерть не страшна, и только он знает истинный секрет счастья. А ещё: жизнь дал Бог, а значит любая жизнь без Бога бессмысленна; если же ты в своей жизни исполняешь волю того, кто дал тебе жизнь, ты обретаешь истинный смысл. А также и счастье, и надежду.
До меня дошло, и я ликовал!