— Хороший был человек. Но с психикой у него было не всё хорошо. И пил. Вот не пил бы… Нельзя ему было пить. Дурной совсем делался.
— И что же?..
— Ну что… Так нас с Максимкой и оставил. Прибился к какой-то бабе, тоже пьянице, да у неё и умер. Вон, смотрите какой…
Галина Александровна остановилась, чтобы показать мне фотографию. Умный, красивый, мужественный взгляд, но, да, какой-то чересчур пронзительный.
— Ну что ж, жить надо дальше, да, Игорь Петрович?
— Да, Вероника Александровна.
Так и говорили мы про жизнь, по солнечной дороге к Петровской смерти. В то время толковые ингаляторы только начинали появляться. Из гормональных был в К… только альдецин, и тот с какой-то смешной микродозой; я толковал со старшей медсестрой Альбиной Александровной, чтоб нам его сюда доставить, но вопрос так и заглох. Астму лечили эуфиллином да преднизолоном. Был сальбутамол, но народ в Просцово ингаляторы не жаловал. «Брось, доктор; на́ тебе вену — эуфиллин коли́!»
Мы направлялись в самую элитную из Текстильных двухэтажек. Дверь в квартиру Петровой была открыта. Сама она, женщина лет 65, сидела в ветхом кресле, дышала часто, поверхностно, с каким-то уже немощным присвистом. Иногда, видно, её порывало в панике встать, куда-то как бы идти, но уже не было сил. Взгляд был молящий, напуганный. В комнате было разлито солнце. В руке Петровой был зажат потёртый ингалятор Беротек.
— Что, Альбина Семёновна?
Не может говорить. Дышит уже слабо. Только смотрит.
Я указал на ингалятор:
— Много уже раз дышали?
Кивнула.
— Сколько?
Махнула рукой (несчётно).
«Э-эх, передышала, бедолага, плохо дело. Воздуха-то ей теперь совсем нет».
Вероника Александровна, обеспокоенно:
— Что делать-то, Игорь Петрович? Плохо ей совсем…
— Да вижу. Набирайте пока преднизолона ампул 5 на физрастворе, а я пока гляну…
Над лёгкими — тишина: ни свистика, ни «везикулярочки», и даже сердца не слышно, — всё раздуло эмфиземой напрочь. Пульса нет. Пока пытался замерить давление, перестала дышать. Глаза навыкате, язык вывалился. Свесилась набок. Всё. Только солнце во всю квартиру.