— Ну вот. А что я ещё скажу? Они специалисты, — им видней.

— Да это понятно. Ты скажи: злокачественная она, опухоль эта, или доброкачественная?..

«Не унимается. Ох и досада же! Они там, в диспансере этом, свои деонтологические рты — на замок, а я за них теперь тут отдувайся!..»

— Так откуда мне знать?.. Биопсию брали?

— Брали.

— Так мне надо заключение по ней видеть.

— А! Это сейчас принесу, — Пётр Алексеевич оживился, быстро-быстро захромал к своей лесенке.

Я, пока его не было, негодовал сам на себя. «Ишь, всё-то у него есть, даже заключение по биопсии… Как-вот теперь выпутываться?»

Принёс. Смотрит на меня. А надежда так и сверкает в глазу.

Я делал вид, что внимательно знакомлюсь с документом, а сам напряжённо вслушивался, что теперь-то старуха мне на ухо шепнёт.

— …Ну, чего там? — неугомонный в надежде Пётр Алексеевич принял от меня бумагу.

— Ну, «аденокарцинома» пишут.

— И чего это?

— Да разные они бывают. Видно и правда, просто опухоль большая, вот и не стали оперировать. А что, болит?..

Пётр Алексеевич перестал жадно вглядываться в меня. Или понял, что я буду юлить до последнего, а правды ему не скажу, или вдруг решил не давить дальше, чтобы остаться в зыбком болоте неопределённости, держась рукой за корягу, — уж лучше так, чем я его каблуком в нос, и он от этой коряги отвалится. Во всяком случае, уровень интенсивности блеска его глаза вернулся к начальному, меланхолично-задумчивому.

— Так. Понывает вот здесь, — указал на бок, — спать не даёт. Днём-то ничего, выпьешь анальгину и — поменьше. А ночью не так. Ноет и ноет, — произнося это он стал каким-то ребёночно-скукоженным, жалким.

— Так давайте я вам выпишу снотворного чего-нибудь.

— О, хорошо. Давай, доктор. Удружишь…

В квартире номер 2 проживала Марья Акимовна, женщина добрая-добрая до простоты, патологически как-то. Её рак цапнул за грудь. Грудь отняли и, как водилось часто в те времена, полоснули, отнимая, по сосуду лимфатическому. Руку у Марьи Акимовны раздуло, в раздутой руке поселился стрептококк, и чуть только Марья Акимовна побольше в огородике поковыряется рукой этой, глядь: не рука уже, а красная-прекрасная рожа. Я лечил её от рожи, а она вечно несла что-нибудь нам из своего огородика покушать. Говорила она громко, по-деревенски восторженно, нараспев. А когда стрептококк озлоблялся, стихала и становилась какой-то мышеобразной; так и видно было, как стрептококк в руке брызгает внутрь неё яд, её калит, и она стихает. Я ей — ампициллин. И через три дня она снова голосит, и несет что-нибудь из огородика.

В квартире номер 7 (с другого торца) жил Коля, тот самый, что помогал мне устанавливать антенну, с семейством. В его огромном огороде было огромное количество яблонь. Он по-простецки похвалялся этим передо мной, мол, если вдруг какая-нибудь беда, — собрать ему все эти яблоки, свезти в Т… и на вырученное жить полгода безбедно. Я морщил подбородок, поджимал нижнюю губу и кивал сочувственно.