Глава 2. Соседи

«Каким вышел человек из материнского чрева, таким и вернётся — нагим, не унося в руке своей ничего из своих трудов… Во все дни он ест во тьме, испытывает множество горестей, болезни и гнев» (Екклесиаст 5:14,16, Современный перевод РБО).

Соседи в новом доме были всё больше пенсионеры, и от них-то я-таки прознал, что́ есть подобие пресловутого деревенского к-редкому-зверю-доктору хлебосольства, на которое смутно рассчитывал, когда только въезжал в Просцово. Отношение их ко мне и моей жене, вначале скорее ровно-безразличное, постепенно растепливалось вплоть до радушия и даже участия.

В квартире номер 3 проживала Парфёнова Вера Павловна. Эта женщина, наряду с моей участковой медсестрой Варенцовой Вероникой Александровной, была из тех немногих, память о ком оставалась в моей душе особенно светлой по нашем уезде из Просцово. Она была неизменно мягкой и тактичной, не навязывалась, но была предупредительна и готова при необходимости дать взвешенный, уместный совет. Её доброе, но и при этом сдержанное на эмоции лицо излучало некую уверенную внутреннюю гармонию и безмятежность. Она была одновременно и открыта для спокойного дружеского общения, и обладала какой-то гениально выверенной чуткостью к тому, какую необходимо держать дистанцию с тем или иным человеком. Её квартира располагалась прямо перед нашей (номер 4) по направлению к выходу из общего для четырёх квартир коридора наружу. Вера Павловна, в отличие от прочих соседей, проявила участие ко мне уже с самого первого дня появления моего в этом доме. Именно у неё находился ключ от нашей квартиры, когда мы с представителями администрации впервые пришли осматривать жильё после эвакуации повешенного: видимо, Вера Павловна пользовалась доверием как администрации, так и милиции. Она тогда открыла нам дверь и устроила для меня микроэкскурсию, а когда я вселился — заглянула, чтобы поинтересоваться, как я устроился, и дала несколько дельных бытовых советов. В её квартире был телефон, и я частенько звонил от неё. Иногда она стучалась и сообщала, что меня просит к трубке Юлия Фёдоровна Валаамова, мимикой показывая, что она вполне понимает, каково мне приходится от назойливости этой дамы, и её чуткость в значительной степени нейтрализовывала мою досаду.

О Вере Павловне говорили, что она была некоторое время назад горькой пропойцей, едва ли не на манер Татьяны Свинцовой, однако одумалась, возопила к Богу и приползла на порог церкви, где её подняли, и она поднялась и больше уже не падала. Её стабильность в этом смысле во многих вызывала уважение и заслуженное. Дочь Веры Павловны была едва ли не единственным официальным бизнесменом в Просцово и имела здесь хозяйственно-продуктовый ларёк, а внук обучался в каком-то из к-х ВУЗов. Сама Вера Павловна после той истории с церковным порогом сделала, видимо, на духовном поприще какие-то стремительные движения и теперь служила церковной старостой (так, по крайней мере, этот титул звучал в устах народа). К ней часто захаживал, а порой и задерживался (чтобы взглянуть по телевизору на Формулу 1 или спеть под гитару что-то про колокола), молодой просцовский священник. О прошлом Веры Павловны, кроме обрывков алкогольного анамнеза, я ничего не знал. Впрочем, все здесь, в основном, были так или иначе связаны с фабрикой, и, возможно, такие известные и уважаемые личности, как она или Валаамова Юлия Фёдоровна занимали там в коммунистическое время некоторые руководящие должности (хотя здесь я домысливаю).

В квартире номер 5 (дверь напротив нашей) проживала пожилая чета, Галина Николаевна и Николай Иванович. Им обоим было что-то около 65. Николай Иванович был статный, широкий и с виду лысовато-добродушный, Галина Ивановна — сухонькая, остренькая и с виду вдохновенно-спокойная. Но ссоры их были пронзительно-жестокими. И ссорились они через день, а порой и несколько раз на дню. Это меня поражало. Мои родители ссорились крайне редко и неприметно, и в моей душе созрело нечто вроде добронамеренного заблуждения, что хотя большинство супругов в молодости в процессе «притирки» частенько собачатся, к пожилым годам, как минимум устав, а как максимум притеревшись и приобретя опыт, отвыкают от этой ребяческой глупости. Мои новые просцовские соседи беспощадно порушили этот мой милый стереотип. Правда и мои дедушка с бабушкой по отцовской линии ругались. И это было, конечно же, из-за дедушкиной пьянки. Но выглядело это порой чуть ли не забавно. Просто трезвая Мария Артемьевна стояла над душой у Семёна Петровича, и мы слышали с братом сквозь стенку, как она в терраске, где предпочитал обитать дед, бубнит-бубнит-бубнит ему, а он октавой ниже периодически отбрыкивается. (Кстати, за это мы с Вадимом недолюбливали бабушку, поскольку в пьяном виде дедушка Семён был крайне мил, весел, миролюбив, блаженен и забавен, а она — считали мы — не даёт ему покою.) И всё это было у них раньше, им, наверное, ещё не было 60. А тут… Вдруг среди полного штиля гремел гром, летели предметы, и раздавались пронзительные визги наподобие «ненавижу!» и «чтоб ты сдох!», и так — едва ли не через день. Причём не похоже было, что Николай Иванович прям уж чрезмерно «закладывал». Когда я встречал его на улице (ссоры эти обычно заканчивались тем, что он уходил прогуляться на пару часов), лицо его сохраняло трезвое благодушие, как будто в груди его каждый раз во время ссоры включался в автоматическом режиме некий генератор бесчувственности по отношению к негативным сторонам жизни. И это тоже поражало. Я задавался вопросами: как они так могут? неужели чуть ли не ежедневные, пропитанные едкой ненавистью ссоры — это у них привычка такая? как они столько лет могут жить так, в одной маленькой комнате? И я разводил руками; единственное, что я мог ответить сам себе: человеческая жизнь поистине полна загадок… А потом я вспоминал нашу с женой сцену со шторами и то, как я прикрикнул на неё, когда пытался бросить курить, и передо мной вырастал более насущный глобальный вопрос: а вдруг наши с Алиной ссоры со временем участятся, и мы так же, как эти два идиота будем истошно орать друг на друга в наши 65 лет? Мне делалось страшно, и я изо всех сил старался блокировать такие мысли.

В 6-й квартире обитала Мария Яковлевна, невысокая тихонькая бабушка, не такая колоритная, как прочие мои соседки. Она была погорелица, и её сюда приселили то ли администрация, то ли церковь. Они с Верой Павловной частенько заходили друг к дружке и разговаривали. Мария Яковлевна как бы всегда была не в своей тарелке здесь, как бы всегда растерянная, не на месте, — так, по крайней мере, мне казалось, когда она являлась на́ люди, — а так, она была по большей части одна, взаперти.

Путь к моей сарайке с дровами и огороду пролегал мимо правого торца дома. Там были две деревянные лесенки, ведущие к квартирам номер 1 и номер 2. Иногда на лесенках или в огородиках появлялись и жильцы. В номере 1, за моей стенкой, проживал Пётр Алексеевич, мужчина лет 70, медленно умирающий от рака лёгких. Кажется, по жизни он был простой, спокойный, трудолюбивый и, в целом, добрый, но я, к сожалению, не знал его «по жизни». Я знал его только с раком. А с раком он был скорее всё время задумчив, грустен, и как бы едва сдерживал постоянное раздражение (но всё-таки упорно сдерживал). Я искренне сочувствовал ему и даже, наверное, полюбил. Помню, как он подошёл ко мне, когда я по весне что-то пытался сделать в огороде.

— Слушай, доктор, — сказал он, перегибаясь ко мне через серые доски забора, — посмотри, что это у меня?

Он расстегнул рубаху на груди, и, да, я увидел фрагмент того, что поселилось в нём: уродливую клешню; она выпирала, вся синюшно-багровая, пронизанная наглыми сосудами, между первым и вторым ребром справа, ближе к грудине. Меня ухватила сзади за шею лицемерная старуха-деонтология, и своим этическим шёпотом поведала мне на ухо, чтобы я немедленно сделался извивающимся хитрецом, но при этом сделался бы им настолько искусно, чтобы несчастный Пётр Алексеевич ничего не заподозрил. Я включил того нейтрально-бесстрастного размышлятеля вслух, задающего бесконечные наводящие вопросы настолько долго, насколько нужно, чтобы пациент как бы забыл тот первый свой вопрос, на который требовал вначале прямого ответа.

— А вас с этим к онкологам уже направляли?

— Да, ездил я в К… в раковую.

— Давно?

— Полгода как…

— И что там сказали?

— Сказали, опухоль на лёгком.

— Оперировать не предлагали?

— Нет. Говорят, большая слишком. Живи, говорят, сколько проживёшь.