Нас встретил провинциальный город со слякотью и грязью, и лишь в центре города, рядом со зданием райкома партии и городского клуба, было чисто. Мы заезжали в разные места, и везде его встречали, словно ваше величество, и только в доме его родителей я услышал слово «сынок».

Накрыли стол, и, в отличие от виденных мною ранее столов, этот был крашен мёдом, в который макали и солёные огурцы, и картофель. Мне впервые пришлось попробовать и убедиться, что это вкусно. Отец замминистра рассказал мне эпизод из своей жизни, когда болезнь разбила его и лишила нормального образа жизни. Он страдал сильными болями в суставах рук и ног. И стал он лечить себя пчелиным ядом. Долго пчёлы жалили его в разных местах тела, и вот теперь он сидел с нами за столом. Старик написал книгу о лечении таких болезней пчелиным ядом. Пчёлы стали для него святыми, а пчелиный мёд с тех пор не сходит со стола.

Выпив, я улёгся спать и крепко уснул. Проснулся утром. Мне приготовили ватную куртку, брюки и резиновые сапоги, немного великоватые, но вполне сносные. Всё это для поездки на охоту на диких кабанов.

Возле райкома партии мы оставили «Волгу», нам дали ГАЗ-69. Я познакомился с шофёрами.

Мы заехали в лес и остановились. Охотники вышли и, распределив свои обязанности, пешком пошли в глубь леса. Долго им идти не пришлось, ибо крики, удары о пустые коробки и свисты загонщиков приближались в нашем направлении. Раздался один выстрел, за ним ещё несколько, и стало тихо. Вдруг ещё два выстрела. Вся эта процедура заняла пару часов. Удаляться далеко в лес не пришлось, ибо кабаны зимой питались корнями оставшейся свёклы, картофеля и прочих овощей. Загонщики направляли кабанов в лес, где их ожидали охотники. Прошло ещё минут тридцать, и мы стали свидетелями добычи. Три больших и два средних кабана были уложены в один ряд. Довольные, охотники рассказывали, как увидели, как стреляли и как попадали. Подошли загонщики, и им уплатили по пять рублей каждому. Они же уложили кабанов на машины. Один из них лежал в нашем газике.

Уезжая, старик загрузил меня несколькими килограммами мёда, солёными огурцами и необыкновенного вкуса мочёной капустой с яблоками (антоновкой). От дикого кабана мне досталась задняя часть – голяшка. Для сохранения мяса моя мать положила его на балкон.

Заканчивался 1972 год. Я подготовил все документы, кроме характеристики. Начальник отдела кадров, он же секретарь парторганизации, скривил физиономию, услышав об моём отъезде. Он по тогдашним порядкам должен был организовать собрание на участке и осудить мой поступок. Меня это не трогало, и единственное, чего я хотел, – это поскорее получить характеристику, в которой скорее нуждалась советская власть, чем я. Мне от них ничего не нужно было, и хотелось скорее получить возможность перестать смотреть на их советские морды.

Состоялось собрание. Выступил секретарь, и по его предложению решили осудить Владлена Борисовича Сегала за отъезд в Израиль как за поступок, не достойный гражданина СССР. Собрание закончилось, все подходили ко мне и поздравляли. В те времена на таких, как я, смотрели, как на героев, ибо немногие могли решиться оставить насиженные годами места. Совсем немногие могли набраться смелости и сказать советской власти: «Я хочу уехать, покинуть Союз». Но были и такие, которых ничего не пугало, и они поднимались и ехали, преодолевая трудности и позор советских органов власти. Никакие трудности не могли остановить процесс эмиграции из СССР, и процесс этот с каждым годом набирал силу. Росла уверенность в том, что нужно, необходимо покинуть эту страну и выйти на путь свободы в выборе места жительства и места работы, освободиться от чьих-либо советов и жить своей головой.

На следующий день я встретился с Борей Ермаком, и он посоветовал мне дать секретарю взятку пятьдесят рублей, чтобы тот не тянул время с характеристикой. Я отказался от этого мероприятия. Прошли две недели, и я стал нервничать. Как-то мы с ребятами хорошо выпили, и, возвращаясь домой, я увидел возле управления начальника кадров, обнимавшего свою секретаршу. Недолго думая, я подошёл к нему, схватил его за ворот, прижал к себе и сказал, что если завтра характеристика не будет готова, то я сделаю его инвалидом.

– Завтра я во второй половине дня буду у тебя, запомни это.

Испуганный, он стал объяснять мне, что характеристика уже готова и что он готов мне дать её прямо сейчас. Я проводил его в кабинет и получил конверт, в котором лежала моя характеристика. Покидая кабинет, я обратился к секретарю с советом, чтобы он не делал евреям проблем, иначе его убьют.

Ребята ждали меня за углом дома, чтобы их не видели. Я подошёл к ним, но они были не одни. С ними стояла секретарша. Ребята пригласили меня провести время у неё дома, но я посмотрел на её бл…скую физиономию и отказался.

В начале января я подал документы в ОВИР на репатриацию в Израиль. За сто рублей документы мне подготовила жена начальника ОВИРа. Она предупредила меня, чтобы я нигде не упоминал о своей работе, связанной с Министерством обороны СССР. Все записи в анкетах должны были быть в строгом соответствии с трудовой книжкой.

Я был свободен от работы и много времени проводил в магазинах, покупая всё необходимое для себя, хотя бы на несколько ближайших лет, пока не устроюсь. Это были самые необходимые вещички. Везти с собой лишнее я не хотел, не видел в этом смысла.

Мне позвонил Олег из ГВФ и сообщил: нас включили в списки, и мы получим по две тысячи двести двадцать два рубля. Я попросил Олега, чтобы эти суммы перевели на ГВФ, и тогда мы сможем получить их в Киеве. Об этой приятной новости я сообщил Косте.

Через десять дней вновь позвонил Олег. Мы получили причитающиеся нам суммы, две тысячи двести двадцать два рубля каждый. Авторское свидетельство нам следовало получить позже, но оно меня не интересовало. Деньги эти я одолжил своему бывшему однокласснику. Ему предстояло уплатить за получение своего диплома и диплома жены десять тысяч рублей. Так решила советская власть поступать с теми, кто желал покинуть её пределы. Над людьми просто издевались. Занимавшие приличные посты в госучреждениях не могли устроиться после увольнения на какую-либо работу, чтобы прожить небольшой промежуток времени до отъезда. Везде их преследовала советская власть. Но как бы они ни старались и что бы они ни делали, тот, кто желал уехать, уезжал, и уже никто не мог и ничего не могло остановить их желания. Лёд тронулся, и лавины еврейских душ стали заполнять анкеты на выезд из Великого Союза. В ОВИРе появились очереди, а ещё спустя некоторое время Советы поняли, что остановить людей просто невозможно, и открывали ворота только для того, чтобы создать столпотворение, приносящее им огромные выгоды. Таковым было лицо советской власти, но, к счастью, не на очень долго.

С желающими уехать я поддерживал контакты. Мы иногда встречались, обсуждая различные варианты. Настроение у всех было очень хорошим. Люди уйму времени убивали на изготовление деревянных ящиков для багажа, платили большие деньги всем, кто только имел отношение к выезду. Везде нужно было давать взятки. Уехала семья Гофштейнов. Я проводил их с надеждой на скорую встречу в Израиле.

В марте я получил разрешение на выезд. Мне предоставили двадцать дней на сбор вещей и отправку багажа. Билет я приобрёл на 5 апреля на пять часов утра, это был поезд Киев – Прага – Вена. Весь мой багаж составил четыре чемодана.

Во время моего последнего посещения ОВИРа я стал свидетелем следующей сцены: молодой человек бился головой о стенку. Я поспешил его остановить. Он обнял меня, да сделал это так крепко, что мне нечем было дышать. Он стал целовать меня и приговаривать:

– Отменили, отменили, дружок…