Я спросил его, что именно отменили. И он со слезами на глазах произнёс:

– Уплату за дипломы. Девять тысяч мне предложили уплатить. Где бы я взял такие деньги?

Разве такое можно забыть? Нет.

Информации об Израиле я не имел и пополнял свои познания в беседах с отъезжающими. Многие намеревались ехать не в Израиль. Их интересовала Америка, Австралия и Германия. Мне же не пришлось ломать голову над этим.

Перед моим отъездом приехал в Киев мой старый приятель из Тбилиси – Зураб. Он пробыл пару дней, и я уделил ему много времени. Это была очень приятная встреча после десятилетнего расставания. А за ним – тоже из Тбилиси – приехал приятель Яна, моего товарища. И с ним мы тоже много пьянствовали, разгуливая по ресторанам Киева. В гостинице «Москва» мы собрались повеселиться в номере. В буфете хотели купить цыплят табака. Подошла наша очередь, и я попросил деко с цыплятами. Сзади стоял какой-то парень. Увидев, что я забираю деко с цыплятами, он стал проявлять недовольство и позволил себе сказать:

– Вот жид! Всех цыплят забирает.

Реакция была мгновенной, и деко с цыплятами приземлился на его голову. Меня пытались оторвать от антисемита, и лишь появление милиции уладило этот инцидент. Ему оказывали медпомощь, а меня увезли на мотоцикле в первое отделение милиции. Я был изрядно выпившим.

В подвале я сидел на скамейке. Ко мне подошёл старшина. Мы разговорились, и я объяснил ему причину драки. Он спросил меня, где я работаю, и мне не оставалось сказать ничего другого, кроме того, что я работаю в Художественном комбинате. Старшина увлекался лепкой и показал мне в том же подвале свою мастерскую. Приближался день рождения Феликса Эдмундовича Дзержинского, и я пообещал старшине бюст юбиляра. В час ночи он проводил меня к дому, а на следующий день я принёс ему великого Феликса.

В ночь с 4 на 5 апреля 1973 года в малом зале гостиницы «Украина» официантка Мария организовала для меня прощальный вечер, за что получила от меня полведра чёрной икры. Было много людей. Не присутствовал только мой старый приятель-алкоголик Мишаня Гольдфарб – он, видно, запил.

Закончилось торжество. Я подъехал домой, погрузил четыре чемодана в такси, и вместе с родителями мы укатили на вокзал, где меня ждали провожающие.

Грустным и радостным было расставание. Грустным потому, что я знал, что никогда более не увижу места, где родился и вырос, знал, что оставляю друзей и приятелей. А радостно было оттого, что я буду свободен, что не будет преследований, не придётся более испытывать на себе прелести заклятой советской власти. Я ехал в Израиль – в еврейское государство. Попрощавшись, я зашёл в вагон. В пять утра прозвучал свисток, и поезд стал медленно удаляться сначала от вокзала, а затем и от города Киева, погружённого в ночь. Даже время отправления поезда советская власть сделала таким, чтобы свести пропаганду уезжающих евреев, неприемлемую ей, и огласку этого факта к минимуму. А на перронах вокзала в часы отправления поезда с репатриантами постоянно дежурили представители милиции, и их было довольно много. О том, что им было нужно, знали только они сами, а мы лишь догадывались об этом.

Следующим этапом прощания с советской властью была таможня. Отпрыски советской власти наживались на отъезжающих евреях, обворовывали их, забирали драгоценности. Грабили средь бела дня еврейское население именно они – представители советской законности. Для этого им нужны были отъезжающие евреи. Им оставляли всё ради того, чтобы не видеть больше их морды, и не только не видеть, но и не слышать о них. Были случаи, когда евреям заглядывали в задницу в поисках ценных вещей, и думается мне, что и на приисках не прибегали к таким тщательным обыскам. Весь этот таможенный осмотр напоминал действия немцев во время Второй мировой войны, с той лишь разницей, что немцы забирали с зубов золотые коронки, а советская власть до зубов пока ещё не добралась.

Нередко таможенный осмотр нарочно затягивался, и люди опаздывали на поезд. Им приходилось ждать и валяться сутки на вокзале с детьми, без денег, без минимальных человеческих условий.

Я успел на поезд, но и меня не миновало воровство: украли мой охотничий нож в чехле. Четыре чемодана я забросил в вагон и благополучно продолжил путь на Прагу. В вагоне я познакомился с семьёй из четырёх человек, и весь оставшийся путь мы помогали друг другу подносить и присматривать за вещами.

В Праге мы делали пересадку на поезд до Вены. И тут нас ожидали трудности. Нам предстояло перейти на другую платформу, а она была довольно далеко от места, где мы высадились, но грузчик за бутылку водки решил эту проблему, погрузив все наши чемоданы на тачку и доставив их к нужному нам вагону. Мы вновь в пути.

Вена встретила нас со всей серьёзностью. На всю длину перрона тесной стеной стояли полицейские. Пред ста – вители еврейского агентства встретили нас и направили к автобусам. Носильщики забрали наши чемоданы забрали и уложили их в автобусы, которые двинулись в путь в сопровождении полиции. Меня удивляла такая сильная охрана, но мне объяснили, что все эти мероприятия проводятся для предотвращения актов террора. «Вот оно что! – подумал я. – Мало того, что нас там не любили, так нас и тут не любят».

– Да, – заметил сопровождающий, как бы угадывая мои мысли. – Есть такие, которые не любят нас.

Автобусы заехали на территорию какого-то парка, и перед мной предстал большой и красивый замок Шёнау. Тут мы пробыли несколько дней в полнейшем безделии. Кормили нас на отбой, и я до сегодняшнего дня не могу забыть и вкус молочных продуктов, и фрукты, украшающие столы, и вкусные обеды, приготовленные австрийскими поварихами. Они говорили на немецком языке.

Замок был окружён кирпичным забором, а внутри постоянно патрулировали вооружённые автоматами полицейские с собаками. В парке разрешали гулять, и я однажды стал свидетелем того, как грузин разбил горлышко маленького чайника и высыпал из него бриллианты. Чего только люди не придумывали, чтобы провезти через советскую таможню нажитое ими! Сверлили отверстия в ножках столов и стульев, делали снимающиеся каблуки на туфлях и ботинках и много других тайников.

Мы ждали дня отлёта в Израиль. Никто даже не пытался нам объяснить. Всё и вся было засекречено. 9 апреля 1973 года во второй половине дня мы уселись в автобусы и под усиленной охраной отправились на аэродром. Долго мы сидели в ожидании и, как только стемнело, начали посадку в самолёт «Боинг-747». Это была громадина, которую мне ранее видеть не приходилось. В шуме и гаме репатрианты разместились по местам, и через полчаса самолёт стал двигаться к взлётной полосе. Я смотрел в окно, но в темноте, кроме света электрических фонарей, ничего увидеть не мог. «Боинг» остановился на короткое время, а затем я услышал сильный вой работающих двигателей. Самолёт сорвался с места и, набирая скорость, взлетел. Мы были в воздухе, и лишь теперь я мог увидеть светящуюся панораму вечерней Вены. Начался последний этап моей поездки в Израиль. От аэропорта Бен-Гурион нас отделяли три-четыре часа полёта.