Один из шефских концертов в городе закончился для меня знакомством с девушкой Лялей. Блондинка, как кукла, с очень тонкими чертами лица. Она представилась секретарём комсомола. Мы договорились встретиться у ворот училища на следующий день. Если не пустят в увольнение, подумал я, смогу пригласить её в клуб на просмотр фильма.

Мы встретились, и я пригласил Лялю пройти в клуб, но она отказалась, и мы решили прогуляться по территории и просто побеседовать. В откровенной беседе я спросил Лялю, какой, по её мнению, я национальности. И она ответила, что еврей.

– Я сразу определила, но меня это абсолютно не трогает, ибо важно, чтобы человек имел лицо, а не национальность.

Воспитание моё со стороны отца было интернациональным, но со стороны матери, а скорее её родителей, буквально соблюдающих заповеди Торы, оно было в корне противоположным. Эти родственники всегда и постоянно внушали мне, что я – еврей, а потому жениться должен на еврейке. Признаюсь, что бабушка и дедушка влияли на меня очень эффективно, и я всегда помнил их заветы. С одной стороны, природой меня тянуло к Ляле, и было за что, а с другой стороны, я себя останавливал. Мы продолжали встречаться, и я решил поговорить с Лялей и выяснить наши отношения. Я боялся обидеть её и откровенно сказал, что больше, чем друзьями, мы быть не сможем. Мы распрощались, но я чувствовал, как она восприняла мой разговор. Я причинил ей душевную боль.

Приближался новый, 1953 год, и я предложил Ляле отметить праздник в компании её подруг и моих друзей. Она согласилась. Мы распрощались. Я попросил командира, чтобы нашу четвёрку на Новый год никуда не посылали. Он обещал и спросил, не помешает ли нашей компании своим присутствием. Командир был старше меня на два года, но был таким же, как и мы. Это была первая за три года пребывания в армии встреча Нового года в семейной обстановке, с ёлкой, украшенной игрушками, и даже подарками. По моей просьбе Ляля пригласила ещё одну подругу, пятую по счёту, чтобы никто не скучал в одиночестве. Мы собрали деньги и, как было обговорено, принесли выпивку и ситро. Нарядные и красивые, мы вошли в дом и стали знакомиться с девчонками и с матерью Ляли.

Патефон изливал звуки старого танго. Празднично накрытый стол наводил бешеный аппетит.

– К столу, – прозвучала команда Анастасии Прокофьевны, – время садиться за стол.

Стрелки часов приближались к двенадцати. Наступал новый, 1953 год, оставляя позади неприятные воспоминания о воинской службе, прошедшей далеко-далеко отсюда. Но в то же время новый год обещал мне что-то новое в моей молодой жизни.

Традиционную бутылку шампанского поручили открыть нашему командиру Николаю (кстати, он запретил называть его официально). Бой кремлёвских курантов явился сигналом к залпу пробки, и с криками мы стали подносить бокалы к бутылке с пенящимся шампанским.

– За новый, счастливый год! – произнёс я. – Пусть новый год принесёт нам счастье и осуществление мечты каждого из нас!

Выпили и сели за стол, в центре которого на красивом блюде лежал гусь, украшенный жаренной картошкой-соломкой. Анастасия Прокофьевна разрезала гуся на порции, и я поспешил положить к себе в тарелку лакомый кусок. Все занялись своими тарелками. Шутки и смех заполнили комнату. Мы выпили один тост, затем второй, кушали и, конечно, танцевали. Моим учителем танцев была Ляля. Это был первый раз в моей жизни, первый танец, положивший начало моей танцевальной «карьере». Не умевший танцевать ранее из-за застенчивости, я стал потом заядлым танцором. Спасибо Ляле за её усердие, за терпеливость в процессе моего обучения. Я помню, как наступал ей на ноги, но постепенно, обладая хорошим музыкальным слухом, я стал уверенным в движениях и с лёгкостью вёл партнёршу, увлекаемый прекрасными мелодиями танго и фокстротов тех времён.

– Ты уже танцуешь лучше меня, – сказала Ляля.

Да, это был мой первый вечер танца, первая девушка, с которой я танцевал, и первый комплимент, полученный от партнёрши. Говорят, всегда есть первый раз, и это правда. Мой первый раз сделал меня постоянным участником танца при малейшей способствующей этому обстановке.

Среди танцующих пар моё внимание привлёк золотой зуб командира, увлечённого разговором с партнёршей и не обращавшего ни на кого внимания. Я подумал, глядя на него: «А вдруг он женится? Сколько ему жить холостяком?» Так подумал я, а вот что подумал он, командир мой, расскажу позднее.

Кто-то предложил выйти на улицу прогуляться. Стояла морозная новогодняя ночь. Крупными снежинками падал снег, покрывая всё живое и мёртвое. Остановившись у столба со светящимся фонарём, было чудесно наблюдать за летающими снежинками, гоняющимися одна за другой, а порой соединяющимися в полёте и вместе продолжающими свой полёт к земной поверхности. Снежинки красивые, нежные и сложной геометрической формы. Природа неисчерпаема секретами и богатством.

Кто-то стал лепить снежки и бросать их друг в друга. Снежки летели со всех концов. Тут и там раздавались весёлые крики и смех. Ребята ликовали. Наша компания оказалась не единственной. К снежной перестрелке присоединилась ещё одна компания молодёжи. Кто-то катался в снегу, преследуемый своей напарницей. А кто-то подкрался ко мне и подбил ноги. Я упал в снег, а за мной упала и Ляля, держащаяся за мою руку. Упав, мы встретились взглядом. Я приблизился к её устам и поцеловал её, потом ещё раз. Заснеженные, мы встали и стали искать себе жертву, чтобы отомстить.

И опять стол, опять выпивка, веселье и танцы. Я запел любимую песню «Море», которую исполнял Михаил Александрович:

Я пел, забыв о том, где нахожусь, забыв обо всём. Я был поглощён песней. Когда закончил петь, раздались аплодисменты, кто-то попросил спеть что-нибудь ещё. На миг я призадумался и запел:

Я вкладывал душу в исполнение песен, ибо неаполитанские песни были моей слабостью, я просто любил их петь. По натуре своей я был парнем застенчивым и всегда обходил те места, где мог проявить себя в компании. Но тут я почувствовал себя раскрепощённым, и мне хотелось петь и петь.

Я решил спеть всем известную цыганскую песню «Очи чёрные». Пригласив к участию в песне всех присутствующих, я запел: