– Здорово ты даёшь! – сказал он. – Но ничего, всё пройдёт.

Врач положила мышьяк, чтобы убить нерв, и поставила временную пломбу.

Состояние моё было далеко не сладким. Мне велели прийти завтра. Боли продолжались, и я терпел. Спал плохо, но утром почувствовал себя лучше. Мышьяк сделал своё дело. Всё остальное было уже чепухой. Поставили мне коронку. В санчасти я узнал о сексуальной связи зубного врача с Петушком. Офицерская жена была недовольна мужем и завела себе любовника.

Чкаловская область. Сухолучье. Время сдачи экзаменов по практической отработке батареей совместных упражнений по противовоздушной обороне. Кроме песка оренбургской степи, где расположился лагерь, ничего не смог увидеть. Пустынная местность выбрана военными специалистами как полигон для отработок упражнений по артстрельбе. Жили в палатках. Постоянные тревоги ночью и днём. Отработки и повторения.

Самолёты, пилотируемые корейскими лётчиками, были целью нашей техники. За точностью попадания следили локаторы, шкалы которых разворачивали на сто восемьдесят градусов. Перед отработкой упражнений лётчики прибегали проверить правильность развёртки шкал на приборах управления огнём. Бывали случаи, когда по ошибке зенитчиков, не развернувших шкалы приборов, сбивали самолёт и лётчик погибал.

Отстреляли первое упражнение на отлично. Получили благодарность от генерала. Вернулись в палатки. На обед был суп с хрустящим под зубами песком. Но нужно кушать, и мы кушали.

Вечером пришла печальная новость. В одном из подразделений полка служил солдат-баптист, категорически отказывавшийся от взятия оружия в руки. Его использовали в разных целях. В лагере в присутствии высокого начальства приказали ему взять оружие. Над ним просто поиздевались, и, как результат, он повесился на своём ремне. Это было чрезвычайное происшествие, эхом разлетевшееся по всему полку. Возмущению не было предела. Началось следствие, но, чем оно закончилось, никто не знал.

Отстреляли все три упражнения на отлично. Перед строем генерал объявил благодарность батарее, а прибористам дали отпуск по десять дней каждому. Опять Магнитогорск, опять казарма, занятия, караулы и прочие прелести военной службы. Мы ждали отпуска. Оказалось, что солдаты, отмеченные отпуском, – это далеко не всё. Окончательное решение – за местными властями, и тут Борблик отыгрался на нас. В рапорте начальству он указал, что личная дисциплина моя не позволяет предоставить мне отпуск в знак благодарности, отмеченной проверяющим. Мне отомстили.

Одним из солдат, играющим на струнных инструментах, был создан оркестр. Я играл на расчёске, обёрнутой папиросной бумагой, и пел. Запевал я и в строю, и совсем неплохо. Мы долго и упорно репетировали и добились хороших результатов. Оркестр наш узнали не только в полку, но и за его пределами. И, как результат, представили нас на окружной смотр самодеятельных коллективов в Челябинске. Участников самодеятельности освободили от всех занятий, и мы стали интенсивно готовиться. Однажды отвезли нас в Магнитогорск, предварительно выдав новое обмундирование, и поездом отправили в Челябинск. Сопровождал нас новый замполит – старший лейтенант Косогор. Познакомиться с городом не довелось, так как время было ограничено. В Доме офицеров нам дали выступить, и выступление наше вызвало длительные аплодисменты. Нам пришлось сыграть ещё одну мелодию. Оркестр был отмечен благодарностью, и каждый из нас получил грамоту. В окружной газете появилась фотография нашего коллектива.

В один из дней – во время, отведённое для личных дел, – меня подозвал к себе командир приборного взвода. Ему я рассказал когда-то, что работал на авторемонтном заводе и люблю транспорт.

– Послушай, Владлен, есть разнарядка в Молотовское общевойсковое училище. Подумай и, если согласишься, дай мне знать.

Идея меня захватила. Я советовался с друзьями. Мнения были разными. В конце концов я пришёл к выводу о том, что надо ехать. Нашёл командира и дал своё согласие. Написал рапорт, получил проездные документы. Попрощался с ребятами, с гвардейским ордена Красного Знамени «хитрым» (так его назвали) полком. Я твёрдо знал, что не вернусь, но всегда буду помнить прожитые мной тут длинные, серые, тяжёлые дни и множество бессонных ночей. Буду помнить жестоких командиров и прекрасных солдат, которых унижали и подвергали издевательствам. Не забуду моих земляков-сослуживцев: Арона Бройде, Юру Фёдорова, Романа Гимпеля, Лёню Ступницкого.

Не забуду и сладкие эпизоды в моей солдатской жизни. Помню, как получил я посылку из дома, как шёл на лыжах двадцать километров до ближайшего почтового отделения, чтобы получить её. Как спрятал, чтобы разморозить, яблоки, но, увы, стащили ребята все и съели замороженными. Правда, оставили мне одно яблоко и положили его в валенок. Утром при подъёме стал надевать я валенок и наткнулся на яблоко. Молодцы, не забыли.

Помню, Арон Бройде был дневальным. Он ухитрился ночью поменять стоящие у коек сапоги, и, когда утром сыграли подъём, начался переполох. Громадного роста Балин спросонья пытался натянуть сапоги самого маленького солдата. Смеху не было границ. Сам его величество Борблик рассмеялся и ушёл к себе в каптёрку, чтобы продолжить смех, но не публично. Суматоха длилась долго, но в конце концов каждый нашёл свои сапоги.

Никогда не забуду похороны окурка, устроенные старшиной в суровый мороз. Он заставил нас выкопать яму, положить туда окурок и закопать. Спать пошли поздно, и это сказалось на нас. А вот старшина был доволен.

Помню, как Лёня Ступницкий организовал волейбольную команду, а позднее – команду по игре в ручной мяч. Помню и сохранил фотографии, сделанные Лёней. Помню Бабича с надутой шеей – организатора баскетбольных игр. Помню, как я проводил соревнования по классической борьбе. Помню Зозулю – организатора художественной самодеятельности.

Помню Сиркиса на разгрузках вагонов. Он запросто взваливал на себя мешок с мукой. Помню Балина с громадной кружкой для чаепития. Помню, как ползали по-пластунски по каменистому грунту Урала, и делали мы это только потому, что какой-то солдат не сознался в совершённом мизерном преступлении.

Помню как привезли тело замёрзшего солдата, заблудившегося в снегах по дороге в полк. Перед всем полком положили его и не забыли заметить, что случилось это из-за пьянки. Таковой была последняя честь, отданная солдату. А вот истинная причина его пьянки начальству была неинтересна.

Помню сборы резервистов. Призвали их на два месяца – познать американскую зенитную технику. Это были люди, прошедшие войну, люди в возрасте, познавшие ужасы войны. И случилось так, что заполненная нами и резервистами столовая превратилась в бушующий улей разгневанных пчёл. Причиной явилась вонючая сельдь, поданная на столы. Сельдь бросали в потолок, рыбой были заброшены столы и пол. Прибежали командиры. Их встретили гневом. Ожидался бунт, не обещающий ничего хорошего. Мы, правда, были довольны, даже содействовали. Недовольство охватило и другой, расположенный рядом полк, там начался бунт. Посыпались рапорты высшему начальству. Кушать отказались. Из Свердловска прилетели несколько человек, и, следует сказать, пришёл конец овсяным кашам, от которых солдаты начали ржать, кончилась кислая капуста, исчезла вонючая сельдь. Началась новая эра в доставке продовольствия, по-новому стали составлять меню. Несколько офицеров-хозяйственников были разжалованы и уволены, среди них был и замкомандира полка – подполковник Волков.

С ним мне лично пришлось столкнуться 7 ноября, в праздник Великой Октябрьской революции. Я нёс сторожевую службу по охране продовольственных складов и склада обмундирования. Погода ужасная: собачий холод, снег. Одетый в тулуп и валенки, я стоял у одного из складов ночью. Вдруг слышу: кто-то идёт.