Прошло десять дней, экзамен по математике мы завалили. Вечером ушли в город, зашли в магазин, купили пол-литра водки, закуску и в центральном парке, выпив и закусив, дошли до того, что начали купаться в фонтане. Два милиционера задержали нас и доставили в участок. Мы объяснили им, что поступаем в училище и празднуем сдачу последнего экзамена. Нас привезли к проходной. Дежурный по училищу стал расспрашивать нас о том, как мы вышли, почему напились. Объяснение было тем же. Нас отчислили, так как мы были недостойны быть советскими лётчиками. Получив проездные документы, мы отправились на вокзал, приобрели билеты и, заняв две боковые полки, улеглись. Иван уступил мне нижнюю полку. Прошла, пожалуй, пара часов до того, как меня начали будить. Я проснулся. Передо мной стояли три человека, которым было примерно двадцать два – двадцать три года. Они попросили меня встать, чтобы поиграть в картишки. Я ответил им, что места эти купленные и пусть они ищут свободные. Парень протянул руку, чтобы сбросить меня, и вдруг я увидел на его голове руку Ивана.

– Кореш, кореш, х…ню ты порешь! Не смей этого парня трогать, или я тебя разберу на части так, что ни одна больница не сможет собрать! Понял?

Парень оказался в шоке. Он чувствовал тяжесть руки Ивана на своей голове. Ребята ушли, и я слышал, как они подняли кого-то другого. Утром эти ребята пригласили нас на завтрак. Бутылка самогонки, курица и много другого было на столе. Мы выпили по маленькой, закусили и, отблагодарив, пошли на свои места. Поезд приближался к Москве. Нам предстояло вновь провести день в ожидании вечернего поезда на Киев. Но на этот раз мы провели время намного эффективнее. Осталась уйма впечатлений, с которыми мы вернулись домой.

С Иваном мы сдружились. Узнав о его отъезде в армию, в милиции закрыли дело. Он перешёл тренироваться в спортивный клуб армии, а я стал завсегдатаем его поединков. Иван на ринге – это чудо. Он выступал в полутяжёлом весе. Мы ждали призыва в армию, а пока жили тем, что было.

Приближалась зима. Ноябрьские праздники остались позади. Резко похолодало, и даже выпал снег. Уменьшилось количество гуляющих на центральных улицах Киева, а тем, кто прогуливался, пришлось одеться потеплее, по-зимнему. Деревья, так украшающие город, сбросили с себя листву и покрылись пышным снегом. Это было так красиво, что порой стоишь и, любуясь, удивляешься тому, что природа может сделать одно и то же дерево или куст такими красивыми в соответствии с временем года. Исчезает зелень, пришедшая с теплом весенних и летних дней, и природа покрывает землю-матушку белой пушистой снежной шубой. Воздух холодный, но чистый. Нет пыли и грязи. Дышится легко, и каждый выдох сопровождается выделением пара.

В один из таких морозных дней призвали меня в армию. Это было в декабре 1950 года. Призыв в армию никогда не был весельем, а скорее, наоборот, днём грустным, полным печали. За день до отправки нашего призыва мы всей компанией посетили ресторан «Динамо». Это был прощальный вечер. На следующий день нам предстояла поездка в неизвестность, ибо никто не знал, куда мы едем, и не мог догадываться, где будет конечная остановка. Провожали нас и родные, и товарищи с тоской, даже плачем. Но при этом с большой надеждой на благополучное возвращение домой. Тридцать три киевлянина были отправлены пассажирским поездом, в отличие от других призывов. Что-то было в этом, но что именно, никто не мог знать – секрет. Наш вагон прицепили к поезду, следующему на Москву. По прибытии в Москву его отцепили, и мы продолжили свой путь на восток. Почти все ребята были одного возраста: окончили среднюю школу, но были и такие, которых забрали с третьего курса института. Мы долго ехали, удаляясь от родных мест, и единственное, что давало нам возможность общаться с живым миром, – это окна. Было категорически запрещено выходить из вагона. Поезд наш минул границу между Европой и Азией и подвигался по Уральскому горному хребту. Проехали Челябинск и прикатили в город Магнитогорск. Стояли сильные морозы, а высота снежного покрова доходила до двух метров. Из Магнитогорска нас на машинах отвезли в военный городок, находящийся в восьми километрах от города.

Баня, стрижка под Котовского, получение военного обмундирования, короткий медицинский осмотр и – выходи строиться, уже солдатами. Вот так зашёл я в баню гражданским, а вышел солдатом. Строй и команды, команды и строй – такова жизнь солдата. Одели нас хорошо. Тёплое бельё, ватные штаны, боевые портянки, никак не желающие облегать ноги, обутые в валенки, ватная фуфайка, шапка-ушанка, тёплые перчатки с двумя пальцами – такой была наша одежда. А как инвентарь получили мы алюминиевые четырёхсотграммовые кружки, ложки и алюминиевый котелок. Построились в колонну по четыре и по команде старшины Борблика двинулись к выделенной для нас казарме. Каждый тащил свой чемодан, заполненный гражданскими вещами и разными принадлежностями. Зашли в казарму, сдали чемоданы в каптёрку. Каждому из нас выдали матрацную наволочку для набивки сена и наволочку для подушки. Все приехавшие тридцать три киевлянина и тридцать орловцев были распределены по взводам и отделениям. Во главе каждого отделения был сержант. Выделили нам двухэтажные кровати. Я успел прихватить нижний этаж, но потом поменялся с товарищем. Строем пошли заполнять наволочки соломой. Получили простыни и одеяла. Командиры отделений стали учить нас заправлять кровати, которые почему-то должны были выглядеть как гробы, и, чтобы придать им такую форму, мы вставляли палки сверху, с двух сторон вдоль матраца. Но армия есть армия, и сколько чего придётся нам терпеть, один Бог знал. Так в моей жизни началась новая эра, оставившая в памяти моей уйму эпизодов. А нам лишь оставалась молитва солдата, переходящая из уст в уста по ходу службы: «Господи, спаси меня от старшины-беса и от пайки малого веса. Да преврати море Каспийское в водку „Российскую“, а море Азовское – в пиво „Жигулёвское“». Многие из запомнившихся эпизодов были смешными, очень много было и печальных.

Подразделение «Т» во главе с капитаном Головановым было создано для подготовки младших офицеров зенитной артиллерии в системе противовоздушной обороны Свердловского округа.

Капитан Голованов – человек, окончивший восемь классов, но удачно продвинувшийся во время войны. Конечно, я не стал бы говорить о нём, если бы сама по себе цель нашего призыва была оправданной. В нас, ребятах, имевших среднее и выше среднего образование, военачальники нашли тот потенциал, которого не хватало в армии. Вот поэтому нас и мобилизовали. Мы были относительно грамотны, по крайней мере намного грамотнее наших командиров. Из трёх командиров взводов только двое имели среднее образование. Это был командир приборного взвода лейтенант Виктор Секач и командир взвода радиолокаторов старший лейтенант Лисов, окончивший училище и прекрасно знавший тогда американскую синхронную систему радиолокационного слежения и наводки 90-милимметровых пушек через локаторы СЦР-545. По воле рока я оказался в приборном отделении младшего сержанта Григория Жеребенко. Я бы сказал, что фамилия его была очень близка к действительности, но душой он был совсем неплохой украинец, часто улыбался, открывая рот и показывая передние зубы, покрытые золотыми коронками. Знания его были поверхностными, неполными, и зачастую ему приходилось туговато. Но он не был вредным, не настаивал на своём там, где не был уверен в себе, не издевался над нами. Мы же помогали ему в трудных для него ситуациях и никогда не смеялись над ним.

Старшина Борблик, молдаванин, очень редко улыбался, был полон злобы и ненависти к солдатам. Его принцип – сделать из солдата послушное животное, и он делал это любыми путями, порой унижая и превращая солдата в ноль.

Замполит батареи – старший лейтенант Голубев. Он был танкистом, а стал артиллеристом, так пели о нём солдаты. Это был просто жлоб с деревянной мордой, изучивший несколько тезисов компартии и считавший себя истинным представителем партийных органов в подразделении «Т». Его мы просто ненавидели.

Обычная жизнь солдата начинается с подъёма. Как правило, приходит рано утром в казарму, скажем, командир огневого взвода и спрашивает у дневального:

– Ну что, стоишь?

– Стою, – отвечает солдат старшему лейтенанту.

– Ну что ж, стой, хороший из тебя х*й получится.

Далее следует рапорт дежурного по подразделению. Смотрит офицер на часы и говорит:

– Поднимай.

Сорок секунд даётся на одевание, то есть на то, чтобы проснуться, спуститься со второго этажа, надеть брюки, портянки, валенки или сапоги, рубашку, застегнуться, нацепить ремень и занять своё место в строю. Сразу это не получалось, и тренировали нас очень и очень тщательно. Не сосчитать, пожалуй, сколько раз приходилось нам одеваться и раздеваться.

Следующий этап – это туалет, умывание и прочее. Затем утренний осмотр. Командиры тщательно проверяют, всё ли, что должно блестеть, блестит, а также смотрят состояние постели.

Завтрак. Строем с песней батарея идёт в столовую. Инструмент для приёма пищи висит на боку и, позванивая, музыкально сопровождает звучащую песню. Начинаем заполнять столы, рассчитанные на двенадцать человек каждый. Завтрак советского солдата состоял из ста пятидесяти граммов хлеба, пятнадцати граммов сахара, винегрета (обычно приготовленного из свёклы и квашеной капусты собственного производства – такой кислой, что сводило челюсти) и сельди (которая, видно, очень долго плавала в бочках и приобрела душок, отбивающий желание кушать). Выручала всегда овсяная каша. Орловцы, привыкшие к чаепитию, поначалу страдали, но затем приспособились: пили чай вприглядку. Покушали солдаты – и строем опять в казарму. Вся процедура принятия пищи занимала тридцать минут.