Когда он отстраняется, по моей спине пробегают мурашки. То ли от ветерка, который врывается, чтобы заполнить созданную им пустоту, то ли от сладкого вкуса моей некогда обузданной зависимости, наполняющего мои легкие, я не уверена.

Все, что я знаю, это то, что я хочу, чтобы это длилось вечно. Я знаю, что эта безмятежность мимолетна. Я знаю, что независимо от того, сколько затяжек я сделаю, это искусственное чувство покоя улетучится с каждой частицей дыма, которую я выдыхаю.

Я знаю это, и все же я обманываю себя, думая, что смогу продлить это. Если я закрою глаза и сложу губы трубочкой, наслаждаясь каждой затяжкой, я могу представить, что я снова в старшей школе, выкуриваю с ним сигарету в папином автомобиле с откидным верхом, болтаю ни о чем и существую в отдельном пузыре, который охватывает все.

Наконец-то успокоившись, я смотрю на парня, стоящего рядом со мной. Он одет скромно, его наряд не подходит ни для какой вечеринки, повседневной или какой-либо другой. Я дам ему совет для подбора спортивных штанов к вверху.

Он высокий, и в тусклом свете крыльца его волосы кажутся пыльно-каштановыми, цвет глаз неразличим. Он чертовски красив, это ясно, и чем больше я наблюдаю за ним, тем больше не могу не заметить, что он выглядит странно… знакомым.

— Я тебя знаю? — выпаливаю я, стряхивая пепел указательным пальцем.

— Может быть. — Он делает последнюю затяжку, бросает окурок на пол и раздавливает его сланцем. Я морщусь от его вопиющего замусоривания, но ничего не говорю. Очевидно, что он не слишком разговорчив, а я никогда не была из тех, кто напрашивается на разговор.

Парень-курильщик остается со мной на улице на некоторое время. Я наполовину ожидаю, что он побежит обратно, как только закончит, но он этого не делает. Этот чувак просто стоит на месте, засунув руки в карманы, покачиваясь на ногах, и смотрит за линию забора, как будто голое небо хоть чуть-чуть интересно.

Я не утруждаю себя дальнейшими попытками определить его фамильярность. Вместо этого я наслаждаюсь этим чувством вины до тех пор, пока конец не обжигает мою кожу, и я вынуждена — должным образом — отказаться от него. Все токсичные молекулы, попадающие в мой организм, служат двум целям: убивать и успокаивать меня.

Это то, что поэт назвал бы ситуационной иронией.

Когда это происходит, я ловлю себя на том, что чувствую пустоту и слишком остро ощущаю вялость в своих деснах. Я возвращаюсь к исходной точке, снова проклиная себя за то, что мне нечем занять свой возбужденный рот. Итак, я делаю следующую лучшую вещь и причмокиваю губами, прикусываю внутреннюю сторону щек и посасываю нижнюю губу, чтобы подавить любую дополнительную тягу.

Этот промах предназначен быть единственным разом. Просить другую сигарету неприемлемо. Если не…

Парень-курильщик замечает мое отвратительное поведение.

— Ты в порядке?

Очевидно, что на самом деле он не обеспокоен.

— Ага. Я знаю, что говорю как верблюд, но я просто… — Я поджимаю губы. Они отчаянно нуждаются в некотором давлении или жаре — в чем угодно, лишь бы отвлечь меня. — У меня просто проблема с оральной фиксацией.

Раздражение парня-курильщика смягчается. Его взгляд скользит по моим губам, и он не отводит взгляда. Вместо этого он пристально смотрит, его веки тяжелеют.

Когда он снова смотрит на меня, он преображается, и его выражение… Ну, давайте просто скажем, что я использовала это на многих мужчинах, прежде чем затащить их в пустой клубный туалет.

— Оральная фиксация, ты говоришь?

Я киваю. Сразу же между нами происходит сдвиг, когда мы настраиваемся на одну и ту же частоту.