Мирон уехал в горы, чтобы переоценить всё, что было в его жизни, выбросить всё лишнее и оставить только то, в чём мог найти и применить себя, обрести равновесие и подумать о планах на будущее. Он точно знал, что в жизни наступит другой этап, появятся новые вершины и достижения, много дел ждало впереди и много перспектив… Только не хватало чего-то более глобального, будто рухнул фундамент, на котором держался весь его мир.

Ради чего было всё, что он делал, если не мог поделиться этим с кем-то, кто разделит все его радости, огорчения и будет поддержкой, когда нахлынет усталость. С той, кто не станет за завтраком обсуждать эффективность его бизнес-плана и курс акций ведущих компаний, а просто будет сидеть у него на коленях и кормить клубникой со сливками, а потом целовать и слизывать их с губ и бороды…

На мгновение в груди защемило от тоски, ведь среди прожитых лет ни разу не было столь мощной тяги к женщине, которая не хотела его. За это время она ни разу не позвонила… И он не смог набрать её номер: рука не поднималась, как бы ни желал услышать её дерзкий насмешливый голос.

О другой женщине и не хотелось думать, да и кто мог занять место той, кто затмевала всех остальных! И не потому, что была красивой: помнил взгляды каждого, кто видел её рядом с ним, – завистливые и восхищённые, даже Пётр и Григорий негласно одобрили его выбор, а потому, что в этой женщине было всё, чего так не хватало: простая жизнь переливалась в ней красками, она подмечала те вещи, которых не дано было видеть ему. Она так тонко чувствовала и отражала мир, что было удивительно открывать его и для себя. Нечто ранее нерушимое – убеждения, принципы – расслаивалось под напором нового взгляда, и теперь Мирон сам видел и чувствовал больше, ярче, глубже… И это только малая часть, что он мог заметить рядом с ней…

Если бы она захотела быть с ним, Мирон был уверен, что хватило бы терпения усмирять её характер, и знал, что сможет дать ей гораздо больше, чем кто-либо другой. Только как подобраться к тому, кто огородил себя стеной? А бегать за женщиной, которая только и знай, что издевалась над ним, он больше не станет. Однако и забыть её так просто не получалось.

День за днём Мирон преодолевал разные тропы на пути к вершине Эльбруса, иногда встречаясь с другими отшельниками и снова расходясь, оставаясь наедине со своими мыслями. И наконец, в одно утро он проснулся, вышел из палатки, а в голове была единственная мысль: Настя – это лучшее, что с ним случалось. Она – лучшая часть его самого, которая разбудила в нём давно угасшее чувство – азарт к покорению неизведанного пути – пути к самому себе. И это то, что ему должно запомнить и чтить. Всё остальное он оставил на её совесть. Именно в тот день Мирон и завершил своё восхождение к равновесию и решил вернуться домой.

– Мир, а ты чего тут сидишь?– неожиданно отвлёк недоумённый голос брата.

Мирон открыл глаза, неохотно выплывая из воспоминаний.

– Так… Ничего… Цвет сидений – просто кошмарный,– усмехнулся он и поднялся.

– А людям нравится, особенно девчонкам,– хохотнул Михаил.

Мирон последний раз взглянул на задний ряд, потёр бороду и вышел из автобуса.

– У тебя точно всё путём, Мир?– положил ладонь ему на спину брат.

Мирон прищурился и пригладил затылок.

– В горах было хорошо. Там бы и остался…

– Ну ты махнул!– засмеялся тот.– Кстати, ты просил предупредить, чтобы на дачу ни ногой в выходные. Я всех предупредил… А ты что, со своей Настей там порезвиться хочешь?

Михаил подмигнул и растянул пошленькую улыбку.

– Не с моей,– посуровел Мирон, сунув руки в карманы джинсов.– Ладно, дай телефон, такси вызову. Мой разрядился…

– Ну… ты там прибери всё после себя,– подхихикивая, подразнил брат.

Мирон лишь недовольно покосился в его сторону и отвернулся.

Дома всё было по-прежнему: тихо, идеально чисто… и одиноко. Только и того, что уютнее, чем в палатке. Мирон решил не задерживаться здесь, быстро принял душ, позавтракал, попутно обсудив по телефону текущие дела с Григорием и Петром, и, оставив без внимания вопросы Марии Петровны по хозяйству, предоставив ей право решать самой, выехал на дачу.