26.2.[1935]

Лекка вернулся. Он два раза разговаривал с королем. Тот очень доволен моим предстоящим визитом. Своего Титулеску он выгонит в течение месяца, образует министерство с Гогой и Вайдой[281] и примет новый курс, который мы ему предлагаем. По мнению Л[екки], Кароль хорошо понимает, что сражается за собственное существование, так как маршал Авареску объединился с либералами против короля. Но народ уже сейчас однозначно выступает за ориентацию на Германию. Кароль просит, однако, отложить мой визит до перестановок в правительстве, по внутриполитическим причинам. Он не хочет, чтобы потом говорили, что перестановки стали следствием моего визита. Зато мой визит будет не «частным», а официальным. Специальный посланник короля встретит меня на пол[ьско] – рум[ынской] границе.

Так как есть еще пара недель, я прошу Лекку возвратиться в Бухарест (где он может сделать королю первые намеки по венгерскому вопросу) и потом по заданию короля направиться в Белград, чтобы заполучить на нашу сторону и принца Павла[282]. Конечно, кажется утопией, что до конца марта мы добьемся распада Малой Антанты[283], но надеюсь, что направление будет проложено в жизненных интересах всех для установления подлинного мира во всем дунайском бассейне, мира, который раз за разом нарушается чешскими затеями. Кроме того, король еще раз настоятельно попросил не заключать торгового договора с нынешним правительством и не посылать представителя в Бухарест, пока новое правительство не встанет к рулю. Я сделаю еще один доверительный звонок Шахту[284], чтобы здесь не случилось осечки.

12.3.[1935]

Последние дни промелькнули в быстром темпе. Сначала незабываемые 3–дневные празднования в Саарланде, открытие 2–й выставки искусств н[ационал] – с[оциалистического] о[бщества] к[ультуры], дипл[оматический] прием, речь на рабочем совещании рейхсбюро по поддержке немецкой словесности[285], похороны столь трагически умершего гауляйтера Шемма[286] в Байрейте. Многочисленные визиты к фюреру, который, наконец, лишает поддержки такого болезнетворного и злостного вредителя, как д[окто]р Ханфштенгль[287]. Конечно, он его давно распознал, как «самого трусливого и жадного человека», которого знает, но официально до сегодняшнего дня еще не уволил. Что, похоже, скоро последует. Одновременно с Г[ерманом] Эссером, «сотрудником» с 1924 года, который как тогда не имел чувства меры, так не имеет его и сейчас.

Схватка вокруг англ[ийской] «Белой книги»[288] подняла большие волны. Прозрачный отказ от приема брит[анского] министра иностранных дел произвел в Лондоне эффект разорвавшейся бомбы. В день, когда дошло до резкостей, я обедал у фюрера, который пребывал просто в превосходном расположении духа. Отказ сразу же поднял ему настроение. Снова выиграно время. Английские гувернантки должны привыкнуть к тому, что будут вести переговоры с нами как с равными. Уже само выражение «моральное равноправие» – это оскорбление. Он будет отвоевывать позиции Германии сантиметр за сантиметром. Сейчас англ[ийские] консерваторы поднимут большой крик, но надо просто на 14 дней втянуть голову в плечи и ждать, пока буря уляжется. Англ[ийская] оппозиция будет нажимать на правительство, в [парламентских] запросах пройдет апрель, в мае вся Англия будет занята юбилеем правления [короля][289]. Потом наступят летние каникулы, и когда наконец выяснится, что соглашения достичь не удалось, на пороге уже будет зима. А через год уже никто не отважится напасть на нас! Эти два года должны были дать результат, если бы мы начали вооружаться лишь, скажем, в 1936 году, было бы слишком поздно.

В М[инистерстве] и[ностранных] д[ел] настроение мрачное. Бюлов «в отпуске», из-за § 175[290] назад не вернется, как и двое других. Риббентроп активно метит на его место. Ясных решений по срочным вопросам (Мемель, Польша) ожидать нельзя. Плачевная картина.

14.3.[1935]

Позавчера прибыл Ропп. В ярости на свое М[инистерство] и[ностранных] д[ел] сказал, что Foreign Office и небольшая группа в War Office сводят на нет все благотворные попытки н[емецко] – англ[ийского] сближения. Что делать? Я указал на то, что здесь охотнее встретили бы Болдуина[291], чем Саймона. Но так как официальные переговоры продвинулись уже далеко, это вряд ли удастся изменить.

Сегодня он пришел снова: известия из Air Ministry. Саймон обратился в Министерство авиа[ции] с вопросом, есть ли у них мнение о том, в какой форме лучше всего вести переговоры в Берлине! Очевидно, Foreign Office больше не доверяет собственной оценке немецкого менталитета, после того как испытал неприятный удар с «Белой книгой».

Р[опп] попросил о строгой секретности. Итак, можно незаметно передать через столь важное сейчас Министерство авиации наши совместные пожелания и установить такую линию переговоров, которая послужит немецко – английским потребностям, определить порядок тем, возможно, заранее исключить восточный пакет и проч.

Я разыскиваю фюрера в Мюнхене, так как кажется возможным решительный прорыв. Нахожу лишь Шауба[292]. Затем звонок Брюкнера, он снова позвонит в 8 часов.

15.3.[1935]

После разговора с Бр[юкнером] я отправил сегодня фюреру письмо с запросом брит[анского] Министерства авиации. Как вчера отметил Р[опп], хваленый лорд Аллен Хентвудский[293], хотя и написал пару хороших статей, по информации Роппа, устно рассказывает Макдональду не слишком выигрышные для нас вещи…

Все визиты англ[ичан] сами по себе хороши, но решающим фактором, способным одолеть Саймона, Ванситарта[294], Хэйлшема, они не являются. Остается лишь Министерство авиации. Однако все вращается вокруг Филипа Сассуна[295].

Пастор Бутцов[296] дважды был у меня: он хочет выступить против Стариков[297] в духе моих идей. Но мне приходится медлить, бить слишком рано иногда опасно. И науськивать Г[итлер]ю[генд] пока еще не время. Изложу в печати общую позицию, чтобы тезисам столь непротестантских ныне протестантов противопоставить авторитет, опирающийся на слово.

Лейббрандт как раз вернулся из Восточной Пруссии, где изучал восточную работу С[оюза] н[емецкого] В[остока][298]. Полная дезориентированность, как только пытаются заняться «мировой политикой». «Дух Таурогена»[299] все еще не выветрился, но нет никакого понятия о том, что творится на Востоке.

18.3.[1935]

Мы еще находимся под впечатлением последних дней, когда фюрер провозгласил суверенитет Г[ермании][300]. Он принял решение внезапно. Как он рассказал нам вечером 16.3., он не спал до этого 10 дней, так как снова и снова продумывал все варианты. Затем он рассказал, как восприняли его сообщение послы. Итальянец побледнел (от злости, он всегда был противником [такого шага]), француз был ошеломлен, но затем сообщил о вероятном протесте своего правительства. Фюрер ответил: «Я приму его к сведению». «Вообще же, – добавил фюрер, – уважение к нам постоянно растет, я, как старый практик, замечаю это по повадкам послов. Понсе в конце согнулся в поклоне чуть не параллельно полу». Англичанин в самом начале сказал: «Но об этом мы как раз хотели вести переговоры». Но он быстро пришел в себя и спросил, какова ситуация с авиацией и флотом. На что фюрер заявил, что эти предложения Англии (т. е. паритет по авиации, 35 % по флоту) сохраняются в их изначальном виде. Фиппс: «Тогда хорошо. А сколько это приблизительно, 36 дивизий?» Фюрер: «У России 100 дивизий, у Польши 30, у Франции 42, а у нас, значит, 36». Фиппс остался доволен этим ответом. Я сказал: если бы французы обладали отвагой, то в Париже сейчас бы зажужжали моторы бомбардировщиков. Фюрер: «Думаю, мы выкрутимся».

Потом мы посмотрели фильм в кинозале фюрера. Разговор снова и снова возвращался к великому событию этого дня, причем фюрер упомянул, что 16.3.1813 прусский король опубликовал обращение «К моему народу» против Наполеона[301] (Это было 17.[3.1813], в день памяти павших).