25

В одноэтажном кирпичном доме, рядом с комендатурой, помещался немецкий госпиталь, где была палата для солдат и палата для гражданских немцев, наводнивших город в первые дни оккупации. Таню привезли в этот госпиталь, освободили для нее две смежные комнаты, соединенные дверью. В одной комнате положили ее, в другой неотлучно находилось двое часовых. Ночью в комнату, где помещалась охрана, поставили полевой телефон.

 Всю ночь Таня не спала. “Что они сделали с профессором? Жив ли он? Неужели убили такого замечательного человека?” — думала она.

Потом мысли ее стали перекидываться с одного на другое. Она старалась не думать о своем собственном беспомощном положении. Ей вспомнилась Зоя Космодемьянская. Таня была в Москве, когда стало известно о великом героическом подвиге пламенной юной патриотки. Тогда Таня завидовала Зое, ее мужеству, смелости, отваге. “Вот так надо любить свою Родину, если ты хочешь ей счастья, — говорила Таня своим подругам. — Вот так надо бороться за свою Родину. Зоя будет всегда примером в моей жизни”.

“Нет, что бы ни случилось со мною, я не сдамся, — думала Таня сейчас. — Выдержу все, какие бы пытки не ожидали меня, я не паду духом. Милая Родина! Я отдам за тебя всю свою кровь, капля за каплей!”

Целый день Таня пролежала с закрытыми глазами, как бы без сознания. Она не теряла надежды, что к ней придут на помощь — нужно выиграть время. Раза три за день появлялся врач-немец. Он осматривал и выслушивал ее, выходил в соседнюю комнату, с кем-то говорил по телефону. Каждый раз, как ни напрягала слух, Таня не могла понять ни одного слова из разговора — мешала закрытая дверь. А вечером пришли двое. Они раскрыли ей рот и стали вливать какую-то жидкость. Она проглотила этой жидкости стакан, а может быть, и больше. После этого Тане сделалось немного лучше, она заснула.

Ночью она услышала сквозь сон, как ее трясут за плечо, открыла глаза и в освещенной электричеством палате увидела майора Вейстера. Таня застонала и вновь закрыла глаза, но майор не уходил. Он стоял около кровати и вглядывался в ее лицо.

— Я знаю, что вы не спите, — сказал он тихо. — Не бойтесь меня, выслушайте. Теперь я уже наверняка знаю, что вы советская разведчица. Я предполагал это и раньше. Был у меня случай наглядно убедиться в этом. Тогда мне срочно нужен был генерал. Я поехал к нему на квартиру. Там были вы. Я услышал телефонный звонок в столовой. Мне показалось, что если бы генерал был в столовой, то он взял бы трубку. А коль он не берет трубку, естественно предположить, что он в другой комнате. Следовательно, трубку должен взять его адъютант. И я открыл дверь столовой, чтобы войти, но, увидев вас, тут же закрыл дверь… Должен вам сказать, что вы хорошо выполняли свою роль. Но не за тем пришел я к вам, чтобы сказать это. Слушайте. Мне поручено сегодня ночью предварительно допросить вас, но я не собираюсь этого делать. Я хочу высказать вам то, что у меня на душе. — Майор помолчал, собираясь с мыслями. Он сел на кровать, взял Таню за руку. Потом продолжал: — Вы хотите знать, кто я? Я — коммунист. Я — немец. Я предан Германии и ее народу. Я тяжело переживаю трагедию немецкого народа, в которую вовлек его фашизм. Но я — интернационалист. Вы простите меня, фрейлен, что говорю так бессвязно. Тут не место, да и не время для пышных речей, но мне хочется, чтобы вы поняли меня. — Майор опять замолчал, как бы собираясь с мыслями. — Мне часто вспоминается ваш великий писатель Лев Толстой, который в одном из своих произведений говорил: как ни стараются люди, собравшись тысячами на маленьком кусочке земли, топтать эту землю, забивать ее мостовыми, устилать тротуарами, уничтожать на ней все живое, но земля, обогреваемая весенним солнцем, с энергией неиссякаемой пробивает камни мостовой зеленой травой… Вот так и наша германская коммунистическая партия. Как ни стараются гитлеровцы топтать ее, загонять в казематы, истязать ее лучших людей, но она, обогреваемая идеями коммунизма, впитывая в себя опыт партии большевиков, с энергией несокрушимой дает новые побеги. Немецкие коммунисты в последние годы работали в тяжелых условиях, но не сложили своего оружия. С каждым днем крепнут их ряды, с каждым днем все больше становится людей, сочувствующих социализму. Не удивляйтесь, что я говорю вам это при часовых, которые сидят в соседней комнате. Это мои люди. Я сказал все это для того, чтобы вы знали, кто я, чтобы вы убедились, что у вас, я имею в виду вашу страну, больше друзей, нежели врагов. Теперь слушайте дальше. По мере своих сил я помогал вам. И вас лично я постараюсь вырвать из рук капитана Шмолла. Вами весьма заинтересовалась ставка. Генерал и комендант получили строжайшее приказание доставить вас в ставку живой. Они, конечно, будут лечить вас, чтобы потом… повесить. Завтра в двенадцать часов дня за вами приедут из ставки. Вот все, что я хотел сказать вам. Прощайте, желаю вам успеха, здоровья и счастья.

Майор слегка пожал ее руку и вышел.

До утра Таня не могла уснуть — разные мысли волновали ее. Ей было тяжело, во рту пересохло, очень хотелось пить, и она напрягала всю свою волю, чтобы не потерять сознания, выдержать до конца. В посещении майора она усматривала какую-то ловушку, но не была в этом твердо уверена. Иногда ей казалось, что если бы это было провокацией, то она в речи майора обязательно уловила бы фальшь. Но его слова звучали очень искренне.

Утром снова пришел тот же врач, молча осмотрел ее, сделал укол в руку и удалился. Час спустя ей принесли завтрак. Она не открыла глаз, продолжая разыгрывать беспамятство. Ей опять открыли рот и стали вливать какую-то микстуру.

Около двенадцати часов в палату вошел солдат. Он бегло взглянул на Таню, затем вышел к часовым, о чем-то поговорил с ними шепотом. Через открытую дверь Таня слышала, как зазвонил телефон, и один из часовых сказал: “Все хорошо”.