Книги

Под сенью звезд

22
18
20
22
24
26
28
30

– Зло есть у каждого человека. Но есть и добро. Эти две силы всё время противостоят друг другу. И лишь человек может ими управлять. Но избавиться от них, ему не дано. Христос вечен. Он учит нас быть милосердными, смягчиться, отступить, не разжечь огонь внутри нас, а убавить его жар, чтобы он давал нам тепло, а не погубил нас. Отсутствие тепла так же погубит нас, как вечный холод. Зло, точнее, деяния зла отражены в Христе – мученика, свисающим с креста. Его муки, кровавые надрезы говорят о существовании вечного зла. Это забывать нельзя, это надо хранить, – в этом милосердие, а не в злобе, в мести. Милосердие, которое Христос проявил не только к тем людям, которых не предал, не выдал правосудию, не обвинил, а и тем, которые пытали, унижали, оскорбляли его дух и калечили его плоть. Он не поддался слабости, ибо он верил, он знал, что его сила не телесная. Она живёт в каждом из нас. Мы принимаем, а он великодушно дарит нам её.

– Милосердие, всепрощение, – злобно прошипела Оливия. – Я никогда не прощу их. В моём сердце они будут гореть вечно, как бесы в аду. Я не отпущу их из моего ада.

– Ты чувствовала неприязнь к Логану, обвиняя его в смерти мужа. Хорошо, это можно понять. Завидовала его дочери, видя в ней зло, допустим. Но зачем надо было убивать младенца, Сигара, ему и месяца не было?! – повысив голос, сказал Натан, глядя в безумные глаза сестры.

– В нем текла та же кровь, что и в Логане. Весь их род должен умереть, – сказав это, она поникла, и казалось отрешённой.

– Когда-то, перед тем, как отравить Олафа и его людей, ты рассказала мне часть, переведённого тобой, проклятия.

Оливия всё также сидела, свесив голову на грудь. Длинные, сбившиеся грязью волосы закрывали её лицо. Он продолжил.

– Я зачитаю его тебе: «лишь любящее сердце спасётся, хоть тело изменится». Кажется, так звучал отрывок этого проклятия. Ведь твой муж, Робертсон, будучи опытным жрецом, исследующий наследие своих предков, тоже пробовал мясо этой рыбы, не так ли?

Оливия молчала, её волосы застыли тонкой стеной, закрывая её лицо от мира.

– Я много работал с тем текстом, который ты мне показала. В большей части текст зашифрован, мне так и не удалось его перевести полностью, видимо эту тайну Робертсон унёс в могилу. Он не дал, а может, не знал ключ перевода текста древнего проклятия. Но кое-что, в самом начале текста, я всё же перевёл. Он не относится к проклятию, он представляет собой предупреждение.

Волосы на голове старухи заколебались, словно она оживилась. Видимо, до неё дошли слова Натана.

– «Любовь нельзя убить», – вот что было там написано, – сказал Натан. – Лишь любящее сердце спасётся. Я прочитал записи, сделанные рукой Робертсона, но последний перевод: «любовь нельзя убить», я перевёл благодаря последним записям. Кстати, они сделаны другой рукой, их писал не твой муж.

– Возможно, кто-то из предков моего мужа? – предположила Оливия, её косой, взволнованный взгляд был направлен на священника.

– Это невозможно. Эти записи были сделаны в конце, после записей Робертсона. У него не было брата или сестры, у него была лишь… – голос застыл, тяжёлая тишина повисла в воздухе.

– Я, – мрачно продолжила Оливия.

– Да, только ты могла написать этот зашифрованный текст. Стало быть, ты знаешь ключ к нему, – предположил Натан. – И ты с самого начала знала, что он…

– Не любит меня, – тяжело выговорила Оливия. Теперь она поняла, что её так сильно мучило, не давая покоя, не отпускало в преисподнею. Он никогда не любил её. Её Робертсон, её муж – он не любил.

– Лишь любящее сердце спасётся, – повторил священник. – Твой муж испробовал мясо чёрной рыбы, вошёл в воду и, превратившись в животное, умер. Ты всё это время скрывала правду от самой себя, напрасно разжигая огонь мести. Ты не могла поверить, что твой Робертсон, твой любимый…

– Замолчи! – в гневе крикнула Оливия, с ее лица вмиг исчезло спокойствие, лицо искривилось в злобе. – Он был для меня всем, целым миром. Я видела в нём заботу… – её голос утих.

– Но не было нежности, самой обычной, которая прикреплена к любви, как одно целое, и невозможна без неё. Теперь ты можешь признаться и в этом грехе.

Она склонила голову, её единственный глаз, который давно высох, впервые испытывал новое ощущение, наполняясь живительной, солёной на вкус, но успокаивающей влагой, которая ручейком скользила по её иссохшему, морщинистому лицу, как тоненький родник по высохшей земле. Священник перекрестил её, склонившуюся в покаянии, голову, отпуская ей все земные грехи. Она слышит его тихий шёпот, его молитву. Проглатывая слезы, она произносит: