Скорость у нас была чуть выше, но при слабом ветре разница была незаметна. Я бы плюнул на погоню и вернулся к каравану, если бы от нас не убегали так трусливо. На фрегате отлично понимали, что линкор «Несгибаемый» уже точно не успеет нам на помощь, а давать бой не собирались. К наступлению темноты дистанция между кораблями сократилась до полутора миль. С фрегата стрельнули разок из ретирадной пушки. Ядро не долетело. К тому же, шло мимо. Мы не ответили. Меня больше заботило, что предпримет капитан фрегата ночью. На его месте я бы лег на обратный курс. Я приказал убавить паруса и выставить дополнительных впередсмотрящих, чтобы каждый наблюдал только за узким сектором, а не вертел головой во все стороны. Все равно будут вертеть, но в своем секторе, надеюсь, не пропустят фрегат.

С наступлением утренних сумерек заметили фрегат впереди и опять на дистанции мили три-три с половиной. Ветер задул более свежий, баллов пять, и зашел немного к югу, поэтому догонять стали быстрее. Фрегат был загружен основательно, сидел глубоко. На дистанцию около мили мы сблизились после восемнадцати часов погони.

В девять часов десять минут утра я отдал приказ:

— Погонным пушкам стрелять по готовности! Целиться по парусам!

С такого расстояния попасть бы хоть куда. Первые два ядра полетели за молоком. И следующие тоже. С таким же успехом нам отвечали две ретирадные пушки с фрегата. Только когда дистанция уменьшилась кабельтовых до пяти (немного больше девятисот метров), одно наше ядро порвало гика-шкот косой бизани. Парус потрепетал немного на ветру, после чего французские матросы закрепили гик по-новой. Несколько следующих ядер пролетело мимо, а потом одно опять попало в этот парус неподалеку от мачты и проделало в нем дыру. В ответ французы угодили нам в левую раковину, выбив кучу щепок, но не продырявив корпус и не зацепив никого из матросов. Еще несколько безрезультатных выстрелов — и мои комендоры сотворили прекрасное попадание, сорвавшее крюйсель с бизань-мачты. Вскоре французы в ответ оборвали нам кливер.

Дистанция между кораблями сократилась до пары кабельтовых — и обмен любезностями пошел интенсивнее. Мы быстро «раздели» бизань-мачту и сорвали главный парус и марсель с грот-мачты фрегата, а сами лишились всех кливеров и стакселей и главного паруса на фок-мачте. Вскоре мы сошлись борт в борт на дистанции метров сорок. Обычно на фрегатах на орудийной палубе стоят восемнадцатифунтовые пушки, и у корвета с его тридцатидвухфунтовыми карронадами было бы преимущество в весе залпа даже при меньшем количестве стволов. У этого стояли на правом борту, обращенном к нам, двенадцать сорокадвухфунтовых карронад и одна двадцатичетырехфунтовая пушка. Со шканцев в нас стреляли две восьмифунтовые пушки. Вес залпа был больше у французов. Мы брали темпом стрельбы, выдавая семь выстрелов против их четырех. И солдат у них на борту было больше. Судя по мундирам, фрегат перевозил какую-то сухопутную часть.

— Огонь ядрами по орудийной палубе! — приказал я своим комендорам.

Это было, наверное, самое продолжительное из моих морских сражений. Оставив только брамсели и двигаясь очень медленно, мы рубились со страшной силой. Дыма между кораблями сразу стало так много, что я видел только верхушки мачт фрегата. Мои комендоры не видели и этого. Они лупили в дым, надеясь, что ядра сами найдут цель. Заодно дым скрывал нас от вражеских пехотинцев. Пули буквально роями летали над моей головой. Фрегат был выше, и не обученные бою на море, сухопутные, французские пехотинцы брали слишком высоко.

Ориентируясь по мачтам, я старался удерживать корвет напротив фрегата. Впрочем, вскоре мы сбили у врага фок-мачту и грот-мачту, а он у нас грот-мачту, так что оба корабля практически стояли на месте. Где-то через час я заметил, что с фрегата стреляет меньшее количество орудий. Наверное, наши ядра вывели несколько из строя. На втором часу боя враг попал сперва в одну нашу карронаду, потом во вторую, а на третьем часу взорвалась третью, из-за чего их пришлось заменить на перетащенные с другого борта. Странно, что враги не сделали так же. Или мы уже переколотили более половины всех их орудий?!

В пять часов вечера у нас закончились ядра, после чего начали палить по врагу картечью. Около шести часов вечера с орудийной палубы поднялся лейтенант Хьюго Этоу с черным от пороховой копоти лицом и мундиром. Трубочист в сравнение с ним показался бы чистюлей.

— Сэр, «пороховые обезьяны» (юнги) принесли последние мешочки с порохом с бака, в крюйт-камере уже ничего нет, стрелять нечем! — с отчаяньем в голосе доложил он.

— Значит, пойдем на абордаж, — спокойно произнес я. — Как только отстреляете последние заряды, всем взять ручное оружие и приготовиться к атаке, но на главную палубу до моего приказа не выходить.

— Есть, сэр! — козырнув, как я учил, воскликнул повеселевший лейтенант Хьюго Этоу и побежал на орудийную палубу.

Прогремели последние выстрелы наших карронад.

Пока дым не рассеялся, я приказал рулевым:

— Лево на борт! — а матросам: — Ставить главный парус на фок-мачте!

Парус фок казался слишком чистым в сравнение с фор-брамселем. На него успело осесть немного черного дыма, быстро раздуваемого ветром, добавив пару черных полос. В двадцать первом веке этот кусок парусины можно было бы вырезать и продать какому-нибудь музею абстрактного искусства, как картину «Морское сражение». Уверен, что купили бы за несколько миллионов баксов.

Дым развеялся полностью, открыв корпус вражеского корабля. Мои комендоры поработали на славу. На уровне орудийной палубы борт фрегата практически отсутствовал. Остались только кривые перемычки между орудийными портами. Можно было разглядеть, как внутри суетятся вражеские комендоры, оттаскивая тела убитых или раненых сослуживцев. На главной палубе и шканцах не видно было ни души. Кто командовал фрегатом и командовал ли хоть кто-нибудь, вопрос на засыпку. Обрывки противоабордажных сетей свисали за борт. Сбитая грот-мачта лежала на оставшейся без стеньг фок-мачте, зацепившись марса-реем и тросами такелажа за марс, на котором лежало тело человека со свешенной через край, раздробленной головой, потемневшей от запекшейся крови.

Корвет медленно поворачивался в сторону фрегата, собираясь навалиться на него. Я ждал, что выстрелят уцелевшие вражеские карронады, чтобы дать команду укрывшимся пехотинцам и остальным членам экипажа выходить на главную палубу и готовиться к рукопашной схватке. Выстрелов не последовало. На орудийной палубе французские комендоры все еще суетились возле своих раненых товарищей, позабыв почему-то о своих прямых обязанностях в бою. Почему — стало понятно, когда на главной палубе появился юный мичман и спустил с бизань-мачты флаг, почерневший от пороховой копоти, ставший практически одноцветным, похожим на пиратский из будущих фильмов о морских разбойниках.

— Право на борт! Убрать паруса! — стараясь не завопить от радости, как можно спокойнее, скомандовал я. — Мичману Эшли с призовой партией в катер!