Нас опять не спешили ремонтировать, несмотря на то, что крысы с корабля на этот раз не убегали. Наоборот. Нашему крысиному королю стало скучно одному, завел себе подругу. Может быть, не одну. Я решил подождать, когда крыс опять станет много, после чего вырастить нового крысиного короля и кастрировать его, чтобы не отвлекался от основной работы — поедания себе подобных. Впрочем, я не сильно расстраивался из-за задержки ремонта. Моему экипажу тоже было не скучно. По местным меркам они — состоятельные люди. Некоторые одевались даже ярче, чем местные щеголи.

Когда становилось скучно, читал новую книгу сигналов, выпущенную в этом году. Из хорошего: она стала толще. Из плохого: она стала толще. Больше там говорить было не о чем, потому что передрали старую, немного расширив. Наверное, кто-то на ней напилил немного бабла своим детишкам на молочишко. Разговоров о написании новой книги было много, даже комиссию в Адмиралтействе организовали, которая выделила немалые деньги. Наверное, члены комиссии и написали эту книгу. В будущем англичане станут обличать все остальные страны в казнокрадстве из-за ностальгии по былым добрым временам.

Лишь в начале января корабелы взялись за корвет всерьез и закончили ремонт за пять дней. После чего мне было строго — настрого приказано без отклонений от маршрута следовать в Палермо, где присоединиться к Средиземноморскому флоту под командованием вице-адмирала Джорджа Кейта, который будет охранять транспорта с десантом. Англичане собрались высадить в Египте пятнадцатитысячный корпус генерал-лейтенанта Ральфа Эберкромби.

На второй день нас накрыл шторм. Колбасило здорово. Северо-восточный ветер отнес нас на юго-запад, к африканскому берегу. Еще недавно почти все мужское население этих мест занималось пиратством. Теперь сидят тихо. Попасть под раздачу сейчас — раз плюнуть. Отгрести можно от обеих воюющих сторон. Пиратов в плен не берут. Чтобы самим было, кого грабить.

Когда добрались до Палермо, там уже не было Средиземноморского флота. Переждав шторм, он отправился в Египет. Мы оставили в Палермо почту, взятую в Гибралтаре, и рванули к Мессинскому проливу и дальше к Александрии.

Средиземноморский флот догнали на шестые сутки. В караване было более полутора сотен плавсредств самого разного водоизмещения и предназначения. Он полз со скоростью самого медленного корабля — узла три. Узнать такой корабль не трудно — у него поставлены все паруса. У остальных парусов меньше или зарифлены, чтобы не вырываться вперед. Пообщаться со мной вице-адмирал Джордж Кейт не счел нужным. Мичман Хьюго Этоу развез на катере почту на корабли флота, заодно пообщавшись с друзьями-приятелями, после чего корвету «Хороший гражданин» приказали следовать справа от конвоя на расстоянии видимости, вести разведку. Что надо было разведывать — не знаю. Французского флота в этих водах нет со времен Абукирского сражения. Французских купцов тоже не повстречали, хотя, как говорят, снабжение французской сухопутной армии, застрявшей в Египте, продолжается. Дорвавшийся до власти Наполеон, видимо, считает своим долгом спасти этих солдат. Сначала бросил их на произвол судьбы, а теперь спасает.

Восьмого марта, которое у меня до сих пор ассоциируется с Международным женским днем, празднуемым только народами бывшего СССР и то не всеми, мы добрались до бухты Абукир и начали высадку десанта. Корвет «Хороший гражданин» выделил для этого мероприятия баркас и оба катера. Море было спокойное, ветер тихим, поэтому делалось все быстро и толково. Все-таки опыт у англичан в подобных операциях огромный. Всю свою историю они высаживают десанты на чужие берега. Первые пять с половиной тысяч пехотинцев сразу пошли в атаку и сбили засевших на дюнах французов в количестве около двух тысяч человек, которые, наверное, раздумывали, а не помешать ли им высадке врага?

Четырнадцать тысяч пехотинцев, тысяча кавалеристов, шестьсот артиллеристов, около двух тысяч лошадей и часть боеприпасов и провизии за неделю оказались на берегу. Остальные боеприпасы и провизию перевозили уже без спешки до двадцатого марта.

Дальше флот отошел к Александрии и занялся привычным делом — блокадой. Навыки в этом деле англичане начали приобретать только последние лет сто-двести. Раньше их самих блокировали. У берега остались только канонерки — небольшие суда с одной мачтой, сдвинутой к корме настолько, насколько возможно, из-за чего напоминали гукеры. Перед мачтой в диаметральной плоскости располагалась пушка большого калибра, обычно двадцатичетырехфунтовка, которая наводилась поворотом корпуса корабля. На корме устанавливали карронаду, чаще такого же калибра. Для нее было придумано специальное приспособление — платформа с двумя колесами на краях, которые двигались по кругу в выемках, что позволяло легко вертеть карронаду на триста шестьдесят градусов. Канонерки не пользовались уважением, хотя командовали ими коммандеры. Про них рассказывали анекдот, что в каждом бою карронады первым выстрелом сшибают собственную мачту. Наверное, придумали его лейтенанты, которым в ближайшие годы не светило стать не только полным капитаном, но даже коммандером.

Тринадцатого марта состоялась вторая стычка с французами. На этот раз их было около пяти тысяч человек. К Александрии вел узкий перешеек между морем и Абукирским озером, на котором шибко не развернешься, поэтому преимущество англичан в количестве было не очень важно. Сперва англичане потеснили противника, а к вечеру отступили практически на исходные позиции, где и начали закрепляться, запросив с кораблей пушки, которые в следующие дни им и были отправлены вместе с комендорами.

Двадцать первого марта состоялся третий и последний раунд. На этот раз французов было почти десять тысяч. Напали они в половине четвертого ночи. Меня разбудили звуки выстрелов, вышел на шканцы посмотреть, что происходит на берегу, который был примерно в миле от корабля. Ночь была лунная, ясная. Создавалось впечатление, что в темном зале кинотеатра, подсвеченным жидким лучом проектора, смотришь фильм с очень плохим изображением. С корвета хорошо видны были только языки пламени, вырывающиеся из пушек. Стреляли они не только на суше, но и с моря: мелкосидящие канонерки подошли к берегу очень близко и ударили во фланг врагу. Если, конечно, смогли разглядеть в темноте, где французы, а где англичане. Погибнуть от дружественного огня — это не так страшно, как обидно. Плотный бой продолжался до восьми часов утра, после чего начал стихать и удаляться в сторону Александрии. Англичане победили, во что, наверное, и сам никак не могли поверить. На суше они в последнее время предпочитали проигрывать французам.

Я как-то в доме Деладжоев пересекся с пехотным полковником, разговорились. Он поведал мне о том, как сейчас воюют. Если встречается пехота, то колонны, как и раньше, разворачиваются в линию и на дистанции шагов сто ведут перестрелку залпами, пока враг не дрогнет. Интереснее было, когда кавалерия, которой у французов было больше, нападала на пехоту. Полк сразу перестраивался в каре. Против него ставили на дистанции, превышающей прицельную дальность стрельбы из мушкета — более ста метров — полковые пушки-трехфунтовки и начинали выкашивать картечью бреши в построении, в которые врывалась конница и уничтожала каре. Если солдаты были опытные, командир, отстреливаясь, отводил их из-под удара, а если не был уверен в своих подчиненных, потому что по неопытности могли не удержать строй, то оставлял на месте. Стоит солдат и смотрит, как в него целятся из пушки, ждет заряд картечи, которая убьет его и еще несколько сослуживцев, и ничего не может сделать в ответ. Разве что пульнуть из мушкета, имея мизерный шанс попасть в артиллеристов.

В результате этого сражения англичане подошли к Александрии и осадили ее. Победа обошлась им в две с половиной тысячи убитых и раненых, а французам — в четыре. По заявлению противника цифры надо было поменять местами. Кто из них прав — сказать не могу, но точно знаю, что у англичан были ранены четыре генерала, включая командующего Ральфа Эберкромби, который через неделю умер. Говорят, толковый был военачальник, выигравший несколько сражений. Особенно отличился, вешая восставших ирландцев. Уверен, что жители Изумрудного острова, в первую очередь родственники казненных, будут больше всех горевать, узнав о смерти героя.