Книги

Почему в России не ценят человеческую жизнь. О Боге, человеке и кошках

22
18
20
22
24
26
28
30

Не могу не вспомнить, что борьба Ельцина со Съездом народных депутатов РСФСР не обошлась без человеческих жертв. Кстати, ни одна политическая сила – ни власть, ни либералы, ни коммунисты – никогда не вспоминают о гибели почти 200 людей во время событий 4 октября 1993 года. И, на мой взгляд, это первый признак того, что на самом деле нет у нас никакой русской нации. Вспомните, с каким равнодушием, даже с любопытством тысячи москвичей наблюдали, как из танков расстреливают людей, пришедших тогда защищать русскую демократию, пришедших к Белому дому. Повторяю, несовместимо национальное чувство с тем равнодушием, простым любопытством, с которым москвичи наблюдали за очередной русской трагедией, кровавой трагедией, которая разыгрывалась на их глазах. Я, спустя несколько дней, в своей статье «Россия сегодня больна душой» (Труд, 12 октября 1993 г.) писал, что «даже если бы на улицах Москвы и в Белом доме погибло бы в 10 раз больше людей, то они, безучастные к чужому горю русские люди, все равно бы не содрогнулись, все равно бы утверждали, что они не понимают, кто прав, кто виноват, – Ельцин или Хасбулатов».

Не было русской нации ни в 1917 году, когда невежественная Россия расправлялась с образованной Россией, не было русской нации и в начале 1990-х. Ни власть, ни церковь, ни руководители Съезда народных депутатов РСФСР не сделали ничего, чтобы избежать кровопролития. Нет русской нации тем более сейчас, когда люди, называющие себя русскими, демонстрируют поразительное равнодушие к гибели, мукам миллионов своих соотечественников, погибших в результате сталинского террора. Кстати, все это говорит о том, что не будет никогда русской нации, если мы на государственном уровне не осудим преступлений против русского народа, против человечности, совершенных большевиками, совершенных прежде всего Сталиным. А нынешний раскол между просталинским большинством и меньшинством, исповедующим христианское «Не убий», свидетельствует о том, что никакой русской нации как чего-то целостного, единого в духовном и моральном отношении не существует. Показательно, что доля россиян, считающих репрессии Сталина преступлением, за последние 10 лет снизилась почти в 2 раза, с 72 до 39 %.

Единение на радостях побед нетрудно достигнуть, даже если эти победы несут в себе в скрытом виде новые беды. Но подлинное единение, глубинное единение народа создается на основе сопереживания национальным катастрофам и национальным трагедиям, на основе сопереживания мукам и страданиям своих соотечественников. И наша русская трагедия состоит в том, что у нас нет и никогда не было самого главного для создания нации – способности погрузиться душой, пропустить через себя страдания своих соотечественников, ощущать национальную трагедию как свою личную. Последнее свойственно евреям, армянам, полякам. Но, как я уже сказал, сопереживание бедам и страданиям своих соотечественников абсолютно не свойственно русским, а потому нет и на самом деле не было никакой русской нации.

И еще один урок, который нам, русским, преподносят продолжающие создавать свою полноценную нацию поляки. 10 апреля этого года польское телевидение он-лайн транслировало то ли митинг, то ли молебен, посвященный открытию памятника жертвам Смоленской катастрофы 2010 года. Не столько памятника, сколько простого католического деревянного креста с именами погибших. Площадь в Старом городе, напротив резиденции Примаса – польской католической церкви – не вместила всех тех десятков тысяч, которые хотели сюда прийти. Поляки с цветами, свечками пришли почтить память о гибели цвета польской нации. Прекрасные грустные лица люде, сопереживающих национальную утрату. Это, кстати, еще свидетельство того, что подлинная нация зиждется на умении простого народа видеть в элите, в интеллигенции цвет, соль твоей собственной нации, осознавать, что ее гибель является национальной драмой. Но есть ли у нас в нынешней России хоть один патриот, который бы ощущал, в своих речах и выступлениях вспоминал о гибели самого главного, что у нас было до революции 1917 года, вспоминал о целенаправленном истреблении большевиками русской национальной элиты с 1917 по конец 1930-х? Поляки бы навсегда прокляли своего лидера за то, что он истребил хотя бы одну фигуру, равную Флоренскому, Мандельштаму, Кондратьеву, Чаянову, Николаю Вавилову и т. д. А у нас – напротив, особенно в «крымнашевской» России, память об уничтожении Лениным и Сталиным русской национальной элиты осуждается как «очернительство русской истории и русского народа». О какой русской нации может идти речь при нашем поразительном равнодушии к гибели русской дореволюционной и советской элиты?

Но больше всего меня во всех этих речах, посвященных трагедии Смоленской катастрофы, поразили слова брата погибшего Леха Качиньского Ярослава о том, с чего должна начинаться подлинная нация, польская нация. Мало быть свободными, чтобы стать нацией, говорил Ярослав, надо еще уметь самое трудное – соединить свою свободу с правдой о себе. Не может быть свободной нация, говорил он, которая живет во лжи, которая боится правды о себе. И здесь он говорил о том, что причина Смоленской трагедии в нас самих, в нашей «польской беспечности», неумении видеть, считаться с реальностью, думать о своей безопасности, о том, что прежде всего надо сохранить нашу польскую нацию.

Но, на мой взгляд, нынешняя русская трагедия состоит не только в том, что у нас в российской истории так и не сложилась полноценная нация как единство людей, ощущающих постоянную заботу друг о друге, людей, погруженных душой не только в радости, но и в драмы своего народа. У нас не сложилась нация и как единство людей, способных перенести без уныния, без страха правду о себе, о своей истории, правду о собственной власти. Трагедия состоит еще и в том, что возрождение при Путине традиционного русского самодержавия обернулось, как я уже сказал, ростом равнодушия к страданиям наших предков. И самое поразительное – возрождение русского самодержавия обернулось непримиримым, агрессивным отношением к правде о наших слабостях, о наших ошибках. Мы, упаси бог, никогда не вспомним о тех страданиях, которые мы принесли народам Восточной Европы вместе с нашим большевистским социализмом. На самом деле сегодня мы, сами того не сознавая, превращаемся в анти-нацию, в сообщество людей, которые уже не люди, которые отвергают все, на чем держится подлинное, духовное, сердечное единение народа.

Май 2018 года

Счастье политической элиты: большинство населения России не осознает своей нищеты

Стабильность в стране держится на русском долготерпении

По традиции, добравшись из Калуги в Москву, я звонил Володе Ивашечкину, который помогал мне по дому в деревне, и докладывал ему, что я на месте и со мной все в порядке. В начале 90-х, когда я купил этот недостроенный дом у начальника Калужского военного госпиталя (было это еще во времена СССР), по хозяйству мне помогал дед Семен, ветеран войны. Но дед Семен, пехотинец, прошедший до Берлина целехоньким, не выдержал смерти своего сына Сергея, жившего с ним. Сергея убил на глазах деда Семена во время пьяной ссоры собственный сын, только что освободившийся после очередной отсидки. Прожил после этой истории дед Семен всего несколько дней. И именно тогда, после смерти деда Семена, изъявил желание помогать мне по дому Володя Ивашечкин. Он был прекрасный электрик, работящий, добрый русский человек. И поэтому я дорожил нашей дружбой.

Но на этот раз я никак не мог до него дозвониться. И только на следующий день его мобильный ожил, но вместо голоса Володи я услышал голос его жены. Она сказала: «Володи больше нет. Он вернулся после празднования дня рождения своего племянника Жени, не смог войти в дом и замерз у дверей. Его, лежащего на снегу, только утром увидела из своего окна жена брата Наташа». Произошло это вечером 5 января 2018 года, когда мороз доходил до 30 градусов. Володя умер у дверей своей избушки размером 6 на 4 метра, которую он построил своими руками на огороде мамы, когда его дочь вышла замуж, и в его калужской двухкомнатной квартире стало совсем тесно. Когда Володя мучился и не мог открыть замерзший от мороза замок, рядом, всего в 20 метрах, находилась упомянутая мной Наташа. А чуть дальше, в доме мамы, спал его родной брат Сергей. Но Володя не мог обратиться к ним за помощью, ибо они уже пять лет находились в состоянии войны всего из-за полсотки земли, которая была необходима Володе, чтобы обустроить проезд от своей избушки до общей дороги. Вот такая история.

Зачем я вспомнил о нелепой, ранящей мою душу смерти Володи Ивашечкина? Причиной тому – мой протест по поводу восторженных речей наших преуспевших в жизни чиновников, что русскому человеку наплевать на западные санкции, что ему наша русская правда дороже всяких благ жизни. Речь идет о восторге Дмитрия Пескова, который выразил его следующим образом: правда на нашей стороне, правда для русского человека дороже доллара. Меня испугал разрыв, контраст между образом русской жизни и русского человека, который сидит в сознании нынешней политической элиты, и самой русской жизнью, тем, какими заботами живет подавляющее русское большинство, к которому принадлежал замерзший у своей двери, выпивший лишнего во время растянувшихся на две недели новогодних праздников Володя. Наша нынешняя элита тешит себя мыслью, что простой русский человек только и думает о том, что бы еще отщипнуть от своей бедности во имя того, чтобы господин Трамп увидел в Путине достойного «конкурента». Не интересовал Володю курс доллара только потому, что при его зарплате электрика в 13 тысяч рублей не было у него никаких накоплений, даже загашника на черный день. Он принадлежал к тем 80 процентам населения России, которые не имеют никаких вкладов, которые никогда не выезжали за рубеж, и у которых нет необходимости покупать валюту для выезда за границу. Но на самом деле деньги играют громадную роль в жизни во всем себе отказывающего русского человека. Война между братьями, вернее, между женами Ивашечкиных, началась всего из-за 50 тысяч рублей, которые потребовала от Володи семья брата Сергея за полсотки маминой земли.

Просто счастье нынешней элиты, нынешней власти состоит в том, что такие люди, как Володя, не осознают своей нищеты, привыкли в жизни довольствоваться тем, что есть, живут, согласно учению Владимира Якунина, «на минимуме материальных благ». Политическая стабильность держится у нас во многом на неразвитости не только политического, но и экономического мышления подавляющей части населения. Не забывайте, что тот 31 процент молодых людей в возрасте от 18 до 24 лет, который обладает политической и экономической культурой, как раз желает, как говорят данные опроса ВЦИОМ, выехать за рубеж. Счастье власти состоит в том, что люди в массе не знают, что дважды два – четыре, что не могут обнаружить связь между нашей нынешней борьбой за «суверенитет России» и тем, что уже сейчас, как говорил мне Володя, «с тысячью в магазине нечего делать». Повторяю, наша нынешняя стабильность держится не столько на восторге от путинской внешней политики, сколько на русском долготерпении, на русском дефиците политической и прежде всего экономической культуры. Большевики пришли к власти на том, что у русских производственный подход к экономике был заменен распределительным. Русские по традиции связывали свое благосостояние не с собственным трудом, а с переделом чужой собственности. Но ведь ситуация ни в коей мере не изменилась. Племянник Володи Евгений, успешный фермер, выращивающий на убой бычков, все время говорит мне: «Не будут нам страшны никакие санкции, если Путин заберет у детей олигархов то, что на них переписали их отцы. А еще лучше, если Путин заберет состояния у всех этих ротенбергов». Вот такая история.

Как мы видим, подавляющее большинство простых русских людей не понимает, на чем держится экономика, не понимает, что санкции, препятствующие притоку инвестиций в экономику России, подрывают рост нашего производства, ведут к неизбежной стагнации экономики и медленному обнищанию России.

Когда-то Геннадий Зюганов говорил, что преимущество русского человека над западным состоит в том, что он живет не разумом, а сердцем. Но то, что Геннадий Андреевич называл «сердцем», на самом деле является иррациональностью русского сознания. Эта иррациональность как раз и проявляется в нашем российском убеждении, что собственный достаток можно обеспечить только за счет приобретения части чужого богатства. Но надо осознавать, что русская иррациональность, приоритет чувств над разумом может работать на власть, но может работать и против власти. Очень часто наши русские катастрофы происходили из-за того, что в критические минуты истории в работу не включались мозги, и русский человек отдавал себя целиком во власть временных, сиюминутных настроений. Этим воспользовались большевики, этим же воспользовалась команда Ельцина, пришедшая к власти, как мы помним, на критике, как выяснилось, ничтожных привилегий партийной номенклатуры. И надо осознавать, что это иррациональное, которое сегодня работает на власть, – речь идет о подозрительном отношении к Западу и доллару, – может мгновенно обернуться и против самой власти. Оглянется русский человек назад и увидит, что те люди, которые учат его, как жить, и которые призывают его жить на минимуме материальных благ, сами-то являются как раз рабами доллара и связали всю свою жизнь именно с этим долларом. Пока что это русское подозрительное отношение к чужому богатству, как показывают речи племянника братьев Ивашечкиных, направлено только против олигархов и их детей. Но ведь люди в один миг могут увидеть, что и наши чиновники, радующиеся тому, что русскому человеку наплевать на доллар, тоже себя ни в чем в жизни не обижают. Так что я бы на месте нынешней элиты не разжигал подозрительное отношение русского человека к доллару. И вообще, на мой взгляд, как-то неприлично людям, которые, к счастью (я не против), решили для себя проблему достатка, радоваться тому, что нищий русский человек не осознает свою нищету. И я думаю, не случайно «Евроньюс», которое тоже ведет тихую и последовательную борьбу с Путиным, с Россией, несколько раз во весь экран показывало лицо Дмитрия Пескова, радующегося тому, что русскому человеку нет дела до курса доллара и русская правда для него выше доллара. На мой взгляд, может, я ошибаюсь, подобные речи – серьезная политическая ошибка. Когда-то, в конце 90-х, меня возмущал цинизм Бориса Березовского, который говорил: «Дайте мне миллиард, и я заставлю русский народ проголосовать за коня». Конечно никто так, как Борис Березовский, не демонстрировал так откровенно свое неуважение к русскому народу. Но разве не такой же цинизм стоит за радостью некоторых наших представителей элиты, что бедному, нищему русскому человеку нет дела до курса доллара, нет дела до того, что в результате «русской весны» он обнищал в два раза, и что на самом деле именно западные санкции закрыли ему дорогу в будущее. Но я сейчас не о морали. Я просто думаю, что нашей нынешней политической элите надо быть очень осторожной в оценке настроений современной России. Надо осознавать, что нынешняя политическая стабильность держится не столько на появившейся связи народа с властью, сколько на нынешней русской апатии и усталости. Надо понимать, что и все эти навальные тоже используют иррациональную природу русского сознания, используют русское подозрительное отношение к чужому богатству. И не случайно вся эта борьба Навального с коррупцией вызывает позитивный отзвук в душе даже тех, кто не идет по его зову на улицу. Парадокс состоит в том, что в современной России и власть держится на иррациональной природе русского человека, и русская оппозиция играет свою игру на тех же иррациональных струнах русского национального характера. И я думаю, что власть много бы выиграла, если бы все-таки сделала ставку на разум, если бы она начала серьезный, честный разговор с населением о ситуации в стране, о наших проблемах, о том, что можно на самом деле сделать, чтобы улучшить жизнь этого простого человека. Я думаю, вместо этой ложной правды о причинах санкций, нам нужна настоящая правда о том, что есть современная Россия, и что мы можем сделать, чтобы сохранить себя, обеспечить себе достойную жизнь.

Июль 2018 года

Ненависть к правде: кто призывает восторгаться преступлениями своих правителей

Чем российский патриотизм отличается от советского

Ожидаю троллейбус на остановке на пересечении Большой Якиманки и Большой Полянки. Подходит ко мне плотный невысокий мужчина лет пятидесяти, явно сибиряк, смесь всех народов, – плоское, круглое лицо тунгуса или эвенка, а глаза голубые, славянские, – и, извиняясь, спрашивает: «Кому этот памятник, напротив, в сквере?». «Георгию Димитрову, – отвечаю я, и добавляю, что в его честь называлась улица, на которой мы стоим. – Но в начале 90-х ей вернули ее историческое название – Якиманка». Мой собеседник с явным сожалением на лице в ответ: «А зачем это сделали? Ведь какие были великие люди, и какие великие дела были в то время. Якиманка звучит хуже имени Димитрова!» А я, несколько смущаясь, все же сказал: «Для одних эпоха Димитрова была великой, а для других – эпоха великих страданий. Репрессии в Болгарии, проведенные Димитровым в конце 40-х, – сказал я, – очень напоминали сталинские, а потому болгары в 1990 году вытащили мумию Димитрова из мавзолея, кремировали и похоронили в могиле матери. А в 1999 году сам мавзолей разрушили тремя взрывами. А мы, россияне, – продолжал я, – все-таки его памятник не тронули».

Мой собеседник-сибиряк сначала растерялся, не ожидая моей критической реакции на его восторг по поводу «великих людей и великих дел», но потом перешел в наступление. «Ну и что, – говорит он мне в ответ, – моего дедушку в 1938 году тоже расстреляли. Он был из раскулаченных, сосланных в Сибирь. Но, наверное, по-другому нельзя было. Поэтому Сталин и его эпоха для меня остаются великими».

Мы сели в подошедший троллейбус и, как идейные противники, разошлись с моим собеседником к разным дверям. И уже несколькими неделями позже, читая в электричке статью историка Андрея Фурсова в печатном органе Изборского клуба – газете «Завтра», – я вспомнил о разговоре со случайным собеседником о великих эпохах и великих людях. Ведь на самом деле тот взгляд на советскую историю, который отстаивал мой собеседник, целиком совпадает с тем, что проповедуют сегодня авторы газеты «Завтра»: ничего и никого не жалко во имя великих дел, не жалко даже родного дедушку. Разница между советским патриотизмом и нынешним состоит только в том, что первый был во многом вынужденным, а нынешний идет от самого сердца. Не забывайте, советский патриотизм рассыпался всего за несколько дней, вместе с распадом СССР. А тут просто человек, без оглядки на посторонних, отстаивает свои убеждения. И если вы вникните в смысл рассуждений названного мной автора газеты «Завтра» Андрея Фурсова, то вы поймете, о чем я говорю: «В 1990-е годы, да и после, коллективный Запад и его холуи в России попытались применить к русским те методы, которыми после мировой войны давили Германию… Мерзавцы разного рода заговорили о необходимости покаяния за сталинизм-коммунизм, о том, что сталинский и гитлеровский режимы – одно и то же, и оба равно виновны в развязывании Второй мировой войны, о том, что для русских характерно тоталитарное сознание, его нужно менять с отказа от русских народных сказок и т. д. и т. п. Советофобия быстро превратилась в русофобию» («Завтра», № 29, 2018 г.).

Как мы видим, главная опасность для русской души и с точки зрения моего собеседника-сибиряка, и с точки зрения историка Андрея Фурсова – это осознание ценности человеческой жизни, а потому, как уже призывает уважаемый историк, современная Россия должна бороться прежде всего с теми, кто сожалеет о жертвах сталинского «большого террора». И моему собеседнику-сибиряку, и историку Фурсову прежде всего не жалко старую Россию, которую убил ленинско-сталинский коммунизм. Мой собеседник-сибиряк проявил равнодушие только к названиям улиц дореволюционной России, а Андрей Фурсов считает недопустимым вообще разговор о преступлениях советской эпохи. Ему уже не жалко разрушенных православных храмов, превращенных в пепел или в склады, ему не жалко десятков тысяч священников, или убитых, или замученных в Гулаге. Раз разговор о преступлениях сталинского коммунизма для Андрея Фурсова является предательством по отношению к России, то тем самым вообще снимается вопрос о какой-либо моральной, национальной оценке всего того, что предшествовало «великой эпохе Сталина». Речь идет о запрете на сострадание к мукам и болям миллионов наших соотечественников, погибших во время различных вариантов большевистского террора. Не буду обращать внимание на очевидное, что для героев моего рассказа жизнь человеческая ничего не стоит. И получается, что с точки зрения Андрея Фурсова вопрос о жертвах, о человеческой цене «великой эпохи Сталина» недопустим, ибо он противоречит, с его точки зрения, подлинному патриотизму.