Конечно крик души солдата войны Виктора Астафьева тоже несет в себе какую-то крайность. Были и военачальники, как Рокоссовский, которые берегли русского солдата. Но обратите внимание: Валентин Распутин незадолго перед смертью в своем выступлении на Всемирном русском соборе говорил о том, что после коллективизации и нашей победы в Великой Отечественной войне от русского народа мало что осталось. Друзья моего дяди, маминого брата, инвалида войны, с которым я прожил значительную часть своего детства и отрочества в одной комнате, кровать в кровать, о войне говорили то же самое, что и Виктор Астафьев.
И, на мой взгляд, опасность для духовного здоровья нации идет не столько от тех, кто, как идеологи «Изборского клуба», предлагают наводнить новую Россию цитатниками Сталина, сколько от радикальных перемен в самом сознании значительной части населения современной России. Ведь на самом деле проекты газеты «Завтра» – это уже не фантазия, а отражение реального запроса, идущего снизу. Если действительно, о чем говорят социологи, более 70 % российской молодежи от 18 до 24 лет «положительно относятся к фигуре Сталина», то почему не издать, по крайней мере для них, цитатник так любимого ими вождя? Правда, от которой мы отворачиваемся, состоит в том, что отрицание самоценности человеческой жизни, поразительное равнодушие к гибели других, своих соотечественников и даже своих предков, стало ядром сознания подавляющей части населения страны. Сегодня как никогда много россиян, которые убеждены, что массовые жертвы допустимы ради достижения целей, которые видятся им великими. Если еще в «нулевые», в 2007–2011 годы только от 27 до 34 % россиян считали, что жертвы, понесенные русским народом во время правления Сталина, оправданы, то сегодня – уже половина населения.
Если смотреть на эти перемены в сознании населения нынешней России за последние 5–6 лет, особенно в последние годы, в рамках цивилизационных координат, то есть основания сказать, что посткрымская Россия ускоренными темпами порывает с основными ценностями европейского христианского гуманизма и выросшей на этой основе русской культуры. И, наверное, это не случайно. Наша, начатая во время перестройки, попытка стать неотъемлемой частью современной европейской цивилизации, не удалась. Мы опять, как в советское время, вне Европы, вне основных трендов цивилизационного развития. Мы, на самом деле, движемся не столько к величию «государственного суверенитета», сколько к какой-то недочеловечности. Отсюда и наше, шокирующее весь мир, поклонение палачу Сталину. С русским человеком происходит что-то страшное. Если, как рассказывал Александр Герцен в «Былое и думы», «пять виселиц» Николая I в Петербурге, «казнь Пестеля и его товарищей» воспринималась дворянской Россией как «страшная новость», как «страшная весть», как нечто немыслимое, то сегодня, без малого 200 лет спустя, люди, все еще называющие себя русскими, люди образованные, грамотные, как правило называющие себя православными, считают, что Сталин имел право убивать миллионы людей во имя, как говорит тот же Андрей Фурсов, строительства «красной империи». Кстати, и любимый гость «Эха Москвы» Максим Шевченко (правда, теперь он уже не православный, а мусульманин) тоже считает, что «большой террор» Сталина с его миллионными жертвами нельзя осуждать, ибо он был условием создания «русской революционной нации». Вы можете себе представить европейскую нацию, которая бы любила своего руководителя за то, что он ее систематически уничтожал, уничтожал прежде всего ее выдающихся представителей, ее цвет? Такой нации на свете нет. А мы можем, ибо с каждым днем, ускоренными темпами, с весны 2014 года мы уходим не просто из Европы, а из самого важного, что есть в европейской культуре, мы уходим от сознания самоценности и неповторимости каждой человеческой жизни.
Читатель, конечно, догадался, к чему я клоню. За нынешним массовым отказом половины населения России видеть за большим террором Сталина преступление стоит прежде всего наше нынешнее «Россия не Европа», наше наплевательское отношение к тому, что думает о нас современный Запад. Рискну утверждать, что встав в 2014 году на путь самоизоляции от современного Запада, мы тем самым встали на путь расчеловечивания. Россия за последнюю четверть века не просто не сумела стать органической частью Западной Европы, а объявила себя врагом сложившегося миропорядка. И, наверное, правы те, кто считает, что корень проблемы не столько в Крыме, в Донбассе, сколько в том, что наше понимание русскости как абсолютного суверенитета вошло в глубинное противоречие с реалиями современной глобальной цивилизации.
Я думаю, уже сегодня, и это видно на примере массового, принципиального отхода многих людей в России от совести и морали при оценке эпохи Сталина, становятся видны духовные последствия нашего превращения России в осажденную со всех сторон врагами суверенную крепость. Кстати, никогда в своей истории Россия не была так одинока, как сегодня. Во времена холодной войны у СССР хотя бы были какие-то союзники, страны Варшавского договора. Сегодня мы одни и не можем рассчитывать ни на кого, тем более на хитроватый, самодовольный Китай, который смотрит на нас со своего китайского свысока.
Нетрудно доказать, что реабилитация Сталина неизбежно идет от тотальной милитаризации сознания как следствия жизни в осажденной крепости. Раз война является главной ценностью, и для нас победа в наших нынешних войнах является главной целью, то не может быть и речи о ценности человеческой жизни. Не случайно мы проявляем поразительное равнодушие к гибели людей во время различного рода катастроф, связанных с нашим участием в войне в Сирии. Раз мы помогли Асаду победить, то и нет необходимости сожалеть о погибших. Язык войны, тема войны стали доминирующими на нашем телевидении. Хоккеисты, как мы говорим, побеждают на Олимпиаде в Пхенчане «как на войне», танцоры на льду, по словам той же Тарасовой, тоже побеждают «как на войне», Послание Федеральному собранию уже невозможно без «мультиков» о сверхсовременном российском оружии. Милитаризация сознания ведет не только к угасанию всего, на чем держится мораль, но и к примитивизации мышления. Никогда в России люди, называющие себя патриотами, не мыслили так грубо, вульгарно, как сейчас. Так называемый патриотизм порождает абсурд за абсурдом. И, наверное, потому что наш выбор судьбы осажденной крепости в глобальном мире тоже был абсурдом. Патриотизм, рожденный осажденной крепостью, несовместим с правдой. Только человек, живущий мифами, может спокойно относиться к гибели людей. Правда, я не думаю, что нынешние патриоты уж очень готовы к собственной гибели. Не случайно их дети, как правило, учатся, а потом живут на якобы ненавистном им Западе. Но милитаризация сознания ведет к упрощению социальной структуры, социальной жизни, к стимулированию агрессии, к стимулированию всего того, что мешает думать, мешает видеть правду о себе и других. Кстати, милитаризация сознания очень выгодна власти Милитаризация сознания закрывает глаза на очевидные ошибки и просчеты, правда, до поры до времени.
И здесь для любого, кто всерьез задумывается о будущем своей родины, о будущем России, встают вопросы, которые почему-то до сих пор остаются вне нашего внимания: а можно ли было посткоммунистической России избежать тупика нынешнего великодержавного самолюбия? И, самое главное: что останется от России и от русскости, если, как говорят серьезные специалисты, антагонизм с США, в том числе и военный, надолго, по крайней мере, на ближайшее десятилетие. Не надо забывать, что для американской политической элиты противостояние с Россией уже стало делом совести, как бы моральным вызовом. Все это уж очень серьезно. Можем ли мы, русские, жить по-другому, без нарочитого противопоставления себя Западу и западным ценностям?
Зачем Путин вернул Крым: логика осажденной крепости
Некоторые политологи полагают, что, якобы, разработанная Путиным еще в «нулевые» стратегия удержания власти с самого начала предусматривала конфликт с Западом, превращение России в осажденную крепость, а самого себя – в лидера нации, который ведет войну с врагами, спасает суверенитет и достоинство русского народа. Отсюда, якобы, и решение присоединить Крым, навсегда связать свое имя с «исправлением ошибок Хрущева», с возвращением «города русской славы» Севастополя с домой. Мол, как рассказывал недавно на «Эхо Москвы» профессор Санкт-Петербургского университета (фамилию его я забыл), было очевидно, что рано или поздно экономические ресурсы всенародной популярности себя исчерпают, и тогда на смену доверия к себе за счет роста доходов придется использовать проснувшийся русский патриотизм, строить консолидацию народа и власти на основе психологии экстрима, ценностей и психологии войны. И действительно, невиданное ранее единение Путина с народом России является уже не столько результатом благодарности за те блага жизни, которые он принес в «нулевые», и даже не результатом преодоления хаоса 90-х, сколько детищем психологии осажденной крепости. Когда кругом тебя окружают враги, не может идти речи о какой-либо демократии, соревновании идей и программ. «На переправе лошадей не меняют!» Правда, нельзя забывать, что не исчерпание ресурсов роста благосостояния людей породило «русскую весну» 2014 года, породило нынешнюю жизнь в осажденной крепости, а, напротив, присоединение Крыма и неизбежные санкции обернулись для нас возвращением к временам, когда выживание становится основной жизненной заботой.
Возрождение привычных для нас настроений «осажденной крепости», традиционных русских настроений жертвы, живущей среди врагов, сделало Путина как никогда популярным среди русского народа. И что поразительно: все прекрасно понимают, что при Путине как президенте они уже никогда лучше жить не будут. Но все равно за последние годы не было руководителя страны, который бы был так близок к народу, как Путин. Отсюда и «будет Путин при власти – будет жить Россия». Отсюда и иррациональный страх перед возможными переменами в Кремле. Нетрудно увидеть, что ситуация осажденной крепости, жизнь в кольце врагов не только ведет к возрождению традиционного всевластия, но и к восприятию его как несомненного блага. И в этом точно Россия – совсем не Запад.
Ничто так не способствует у нас возрождению традиционного русского всевластия со всеми его неизбежными негативными последствиями для ума и сердца нации, как «чрезвычайка». Речь идет о жизни по законам военного времени, о желании быть со всеми вместе, жить, не высовываясь, полностью передоверить себя и свою жизнь единственному и неповторимому лидеру страны. Отсюда и неизбежная для страхов и страстей «чрезвычайки» деформация мозгов, утрата здравого смысла и чувства реальности, утрата желания видеть и знать правду о себе и собственной стране. Отсюда и страсть связывать все свои беды с поисками врагов, невиданная популярность конспирологии. И самое страшное, что породила сегодня жизнь в осажденной крепости – деформация русской души, утрата чувства совести, какое-то тупое человеконенавистническое государственничество. Русскость сегодня многими связывается с любовью к Сталину, руководителю страны, который несет прямую ответственность за гибель миллионов людей, за муки и страдания узников ГУЛАГа. Сегодня почти половина россиян убеждена, что массовые жертвы в сталинскую эпоху, жертвы во имя «идеалов социализма» не только допустимы, но и оправданы.
Но все же правда состоит в том, что эта страшная цена, которую мы платим за новые импульсы любви к Путину, не была заранее запланирована. Всего этого могло и не быть. Глубоко убежден, что не было никакой исторической необходимости во всей нынешней ядерной публицистике, всех этих нынешних разговорах о том, когда и при каких условиях Путин будет иметь право дать команду уничтожить все человечество. Изначальный драматизм русской судьбы как раз и состоит в том, что случайность является подлинным творцом нашей русской истории. Не было бы никакого Евромайдана, никакой гражданской войны на Донбассе, ни произошедшей смерти русского мира, если бы советники Путина посоветовали ему всерьез
Кстати, планировать новое издание «холодной войны», нечто, подобное нынешней игре ядерными мускулами, на самом деле было рискованно. Не всегда и не во всех случаях русский человек, оказавшись в осажденной крепости, проникается пламенной любовью к лидеру страны. Помните, в начале войны с гитлеровской Германией более 3 миллионов советских солдат «по велению сердца» сдались в плен на милость противника. Не следует забывать и то, что еще совсем недавно в России царили совсем другие настроения, совсем недавно люди приговаривали: «Лишь бы не было войны!» Сам по себе факт, что после присоединения Крыма настроения изменились коренным образом и появилась готовность (не знаю, насколько она глубоко сидит в современном человеке) погибнуть во имя того, чтобы «дать по морде зарвавшимся америкосам», является неожиданным, пока что труднообъяснимым. В нынешнем российском патриотизме есть много иррационального, на мой взгляд, крайне опасного и болезненного. В какой-то степени Путину и нынешней власти просто повезло: оказалось, что сегодня как никогда русский человек готов жить в осажденной крепости и переносить все тяготы начавшегося активного противостояния с Западом. Правда состоит в том, что ядерный электорат Путина, который принес ему чемпионские результаты на мартовских президентских выборах, оказался «ядерным» еще и в том смысле, что смело смотрит в глаза возможной гибели России и всего человечества.
И, наверное, это произошло в силу того, что ушло из жизни то поколение русских, советских людей, которое видело своими глазами, что такое ужасы войны, прочувствовало, что такое страдать во время настоящей войны, которое вынесло из ужасов войны сознание ценности человеческой жизни, самого существования человека на земле. А вместо тех, кто ушел или окончательно уходит, кто знал из своего опыта, что такое война, приходят тридцатилетние – сорокалетние, для которых война – это компьютерные игры, для которых война – это нечто такое, о чем на самом деле они не имеют ни малейшего представления. И правда состоит в том, что и автор этих размышлений – тоже дитя войны, которому близка философия жизни, которая была характерна для тех, кто прошел через ужасы окопов, атак в полный рост на вражеские позиции, и, тем не менее, остался жив. Я лично принадлежу к тем, у которых нынешние рассуждения о возможной гибели человечества вызывают моральный протест. Наверное, еще и потому, что я из личного опыта знаю, что такое «холодная война», и как она может перейти в настоящее ядерное противостояние России и США. В самую опасную ночь Карибского кризиса 1961 года я как радиоразведчик 108 полка Осназ подслушивал переговоры пилотов американских Б-52, которые летали обычно в Средиземном море. И вдруг, как я помню, тогда, ночью, вместо того чтобы на связь с командованием выходил один самолет в час, они один за другим, через каждые 10–15 минут заявляют о себе в эфире. И я помню, каким смятением, настроением страха дышали переговоры американских пилотов между собой и Центром в Майами. И только потому, что им изменили обычный маршрут и вместо того, чтобы возвращаться домой уже после Ливии (там была одна из их баз), они получили приказ двигаться к Черному морю. А мы, радисты, и сидящие рядом с нами дежурные офицеры со страхом ожидали, когда эти Б-52 начнут запускать ракеты с ядерными зарядами в сторону СССР. Вот эта близость перехода от «холодной войны» к «горячей» я ощутил тогда, когда мне было всего 20 лет. И поэтому повторяю, я ощущаю себя чужим человеком в этой новой, непонятной для меня России, где люди позволяют себе роскошь так спокойно рассуждать о возможной гибели человечества. Не знаю, чем вся эта жизнь в осажденной крепости, рожденная «русской весной», закончится, и сможем ли мы, русские, когда-нибудь стать нормальными людьми и думать прежде всего о том, как сохранить жизнь, которую нам дал Бог, сохранить с таким трудом создававшуюся тысячелетиями человеческую культуру. Но точно знаю, что люди, неспособные прочувствовать всю противоестественность их разговоров о возможной смерти человечества, на самом деле неспособны принести радость ни себе, ни людям, ни своим детям.
Русская нация – это миф
Я для себя в последнее время обнаружил, что народ, как правило, начинает искать для себя особую идею, когда у него отсутствует или угасает национальное чувство, когда уже нет ничего, что бы связывало людей душой, а не георгиевскими ленточками напоказ. И я думаю, не случайно в последние дни темой наших многочисленных телевизионных шоу стала русская национальная идея. «Крым наш», как и всякий патриотический восторг, угасает, и мы возвращаемся в 90-е, и под руководством Романа Бабаяна начинаем искать, как бы соединить тех, кто за «палату № 6» с теми, кто поддерживает «пятую колонну». Кстати, раз я вспомнил о Романе Бабаяне, то обращает на себя внимание, что его соотечественники в Армении ищут не какую-то свою особую национальную идею, а борются с коррупцией, ищут пути к свободе, человеческому достоинству, к равенству всех перед законом. Народы, отличающиеся сплоченностью, заботой друг о друге, умением сопереживать беды соседа как свои, к примеру, евреи, армяне, среди славян – поляки, не искали и не ищут никакой «национальной идеи».
Все русские мыслители, которые искали русскую идею, почему-то не обращали внимания на очевидное, что русской нации как чего-то целостного, органического никогда не было, что на самом деле не было ничего общего между подавляющим большинством населения (речь идет, наверное, о более чем 90 %) и горсткой образованной России. Мы почему-то до сих пор не учитываем, что величайшая русская культура, величайшая русская литература были чужими для этой подавляющей части населения. Ведь эти безграмотные люди просто не могли прочитать ни Пушкина, ни Тургенева, тем более – Толстого и Достоевского. О какой национальной идее может идти речь, когда на самом деле в стране одновременно сосуществуют две нации? После Петра этот раскол между темной, невежественной массой крестьян и дворянством, которое училось говорить по-французски, резко увеличился. Деникин в своих «Очерках великой смуты» вспоминал, что даже церковь, религия не вошла в плоть и кровь русского народа. Как только произошла Февральская революция, солдаты перестали причащаться, а полковые церкви очень часто превращали в отхожее место. И именно по этой причине большевикам в России удалось то, что не удалось коммунистам ни в Польше, ни в Венгрии, ни в Чехословакии, а именно привлечь народ к разрушению церквей, к надругательству над национальными святынями, над памятниками прошлого.
Кстати, большевики, как признавал в своих воспоминаниях о революции Лев Троцкий, потому и победили, что не побоялись использовать недоверие, ненависть неграмотной России к «человеку в пенсне», ненависть к богатым, к профессорам, не говоря уже о ненависти к дворянству. О какой национальной идее могла идти речь, если, как писал в своих «Очерках великой смуты» Антон Деникин, солдаты из крестьян, покидающие фронт, приговаривали: «Мы тамбовские, до нас немец не дойдет». Но я сейчас не о полемике между русскими философами о сущности русской идеи. Я о том, чтобы вместо споров о русской идее начать серьезный разговор о формировании русской нации как чего-то органичного и целостного, разговор о том, что превращает народ в нацию, и чего нам для этого не хватает. И здесь для нас, русских как славян, на мой взгляд, будет полезен опыт поляков, которых мы так не любим. Еще в 80-м году прошлого века, когда судьба занесла меня в гущу событий, связанных с зарождением «Солидарности», я обнаружил для себя, когда и с чего начинается нация. Главную идею начавшегося тогда восстания польского рабочего класса сформулировал епископ Волошин из Торуня, и она звучала следующим образом: «Поляк в поляка не стреляет». И действительно, тогда, когда 9 миллионов поляков заявили о своей солидарности с восставшими рабочими Гданьска, не прозвучало ни одного выстрела. И не забывайте, еще в 1970 году Гомулка из пулеметов расстреливал демонстрации рабочих в том же Гданьске. Как видно, не сразу поляки пришли к пониманию того, что подлинная нация начинается с отказа от применения оружия в политической борьбе.