Я обращаю на это внимание, ибо, как я знаю из своего личного жизненного опыта, силовик Ф. Бобков имел куда больше власти над нами, над советской интеллигенцией, чем не только ЦК КПСС, но и шеф Бобкова Юрий Андропов. И это говорит о том, что всевластие «большой» власти оборачивается всевластием конкретных людей, которые в жизни якобы защищают эту «большую» власть. Только один пример. Когда в январе 1981 года я вернулся в СССР после работы в Польской академии наук по ее приглашению, я написал записку в ЦК на тридцати страницах о рабочих причинах польской девятимиллионной «Солидарности». Но наш директор ИЭМСС АН СССР О. Т. Богомолов сказал мне, что «для пользы дела лучше мой доклад отсылать не в ЦК КПСС, а умному Андропову». И через несколько дней довольный О. Богомолов вызвал меня к себе и сказал, что Андропов прочитал мой текст, поблагодарил за анализ политической ситуации в Польше. Правда, при этом Юрий Андропов отдал мой текст, во многих местах подчеркнутый им, Олегу Богомолову и предложил его оставить в нашем институтском секретном отделе. То есть Юрий Андропов читал мой текст не как руководитель КГБ, а как знакомый Олега Тимофеевича Богомолова.
Я вспомнил об этой истории по той простой причине, что в моей личной судьбе виден приоритет мнения КГБ над мнением сотрудников ЦК КПСС при решении судеб советской интеллигенции. Отдел социалистических стран ЦК КПСС по инициативе помощника Брежнева Шишлина готовил осенью 1982 года мои документы для оформления на работу в ЦК КПСС. При моей «плохой» биографии я мог стать сотрудником ЦК КПСС только с разрешения Генерального секретаря. И это, как говорил мне Шишлин, произошло бы, если бы Брежнев не умер в ноябре 1982 года.
Но в то же время, когда я услышал слова благодарности от Юрия Андропова, Филипп Бобков вместе с моими врагами в Отделе науки ЦК КПСС приняли решение отказать мне в нострификации моей защиты докторской диссертации в Польше на том основании, что я защищался «под аплодисменты „Солидарности“». И самое главное, как я узнал позже, за мной было усилено наблюдение как за «антисоветчиком», а когда меня в 1986 году Горбачев брал на работу в ЦК КПСС, я уже по инициативе Ф. Бобкова находился «в оперативной разработке». Я свое досье в КГБ не читал и до сих пор не испытываю желания узнать, кто из моих друзей и коллег писал на меня доносы. Но как рассказал мне по собственной инициативе уже в середине «нулевых» бывший сотрудник Пятого управления КГБ полковник Никифоров (по крайней мере он так мне представился), я был под наблюдением КГБ еще со студенческих лет, и в моем деле было уже 17 не просто доносов, а аналитических записок, в которых раскрывалась антимарксистская, белогвардейская сущность моего мировоззрения.
И в это же время, когда я несколько раз в 1981 и 1982 годы выступал в ЦК КПСС с докладами о политической ситуации в Польше, Филипп Денисович Бобков усиливает преследование «антисоветчика Ципко». Он в 1982 году запретил мне не только выехать в командировку в Болгарию для участия в научной конференции, посвященную противоречиям социализма, но даже на конференцию в Полтаву, которую организовал первый секретарь обкома Моргун. И что послужило для Филиппа Бобкова основанием для тотального преследования «антисоветчика Ципко»? Об этом рассказал мне никто иной, как сам вице-президент АН СССР П. Н. Федосеев: негодование Филиппа Бобкова по поводу моей персоны вызвала моя записка в ЦК КПСС «О судьбах социализма в Восточной Европе», где я на основе различного рода материалов показал, что растет отторжение молодежи и интеллигенции от социализма не только в Польше и Венгрии, но и в ГДР. И в конце этой записки я рискнул сказать, что при сохранении этих тенденций скорее всего в конце 1980-х нас ждет «Солидарность» уже в интернациональном масштабе. Но я отдал свой доклад не в ЦРУ, а, как положено, в ЦК КПСС, и опять получил благодарность за свой анализ о ситуации в странах Восточной Европы. Но все равно, как только копия этого доклада попала к Бобкову, он поднял шум на весь КГБ, и отсюда – запрет на мое участие уже во всех публичных мероприятиях в стране. И это говорит о том, что в оценке поведения людей Филипп Денисович Бобков руководствовался не государственными интересами и даже не здравым смыслом, а своими личными антипатиями. Он, по-моему, невзлюбил меня за то, что я умудрился во время нашей первой встречи опоздать к нему на час, это было нечто неслыханное для него. И я думаю, самое главное, что во время встреч с ним я вел себя с достоинством, говорил с ним на равных, что, на самом деле, очень раздражало его. Но последнее, о чем я говорил, уже было беспределом, и Петр Николаевич Федосеев позвонил ему и сказал, что нельзя преследовать научного сотрудника за то, что он пишет в своих записках в ЦК КПСС и где он выражает свою личную точку зрения. И надо сказать, что организовал мою встречу с Петром Николаевичем Федосеевым его помощник, отец Андрея Кураева, и руководитель международного отдела Академии наук СССР, представитель Первого управления КГБ. Обращаю внимание на то, что Первое управление КГБ делало все возможное и невозможное, чтобы защитить меня от преследований со стороны Филиппа Бобкова.
Но все равно правда состоит в том, что даже при Горбачеве выездные комиссии при ЦК КПСС подчинялись рекомендациям КГБ. Выездная комиссия ЦК КПСС не разрешила мне, уже консультанту ЦК КПСС, выехать в 1988 году в Бразилию, ибо на эту поездку не было одобрения со стороны Пятого управления КГБ. И уже до распада СССР я выезжал в капстраны только с разрешения Михаила Сергеевича Горбачева.
Я лично не «качу бочку» на КГБ и ни в чем не обвиняю эту организацию. Во-первых, надо понимать, что без разведки и контрразведки, без борьбы с террористами нельзя сохранить страну. Во-вторых, и это самое главное, надо учитывать, что палач, жандарм, сотрудник ЧК или КГБ является только исполнителем того, что диктует власть, приговоры выносит прежде всего власть. По этой причине я категорический противник того, чтобы внуки и правнуки сталинских палачей каялись перед внуками и правнуками их жертв. Тем более, что среди этих жертв были и те, кто создавал большевистскую систему, систему, которая получила власть над нашими жизнями. В христианстве нет идеи коллективной ответственности. Но все же эта история моих личных отношений с Федором Бобковым показывает, что при тоталитарной системе, которая была присуща СССР, сверхвластие правящей партии, ее лидеров неизбежно рождает всевластие над людьми самих представителей аппарата насилия. Этот аппарат насилия не только обеспечивает безопасность системы, но и неизбежно открывает шлюзы для своеволия его сотрудников, для их наслаждения от возможности «казнить или миловать врага системы». Я, упаси бог, не считаю, что в Пятое управление КГБ приходили люди только с садистскими наклонностями. Люди, которые уже в ЦК ВЛКСМ наблюдали за мной с близкого расстояния, даже становились моими друзьями, помогали в трудную минуту. Но не могу не сказать, что и в нынешней, уже посткоммунистической самодержавной России, когда власть в стране на наших глазах постепенно переходит в руки силовиков, тоже существует опасность доминирования их, силовиков, интересов над интересами общества. И тоже очень часто личное мнение работников службы безопасности становится решающим при определении, кто является врагом России, а кто является ее противником. В результате может возникнуть повторение того, что было в СССР, что власть из Кремля постепенно переносится на Лубянку, и сотрудник возродившегося Пятого управления КГБ будет решать, что позволено сотруднику Академии наук, а что не позволено. И у меня появляется крамольная мысль, начинает складываться ощущение, что в советское время научному сотруднику, по крайней мере, в закрытых записках позволялось сказать больше, чем сейчас, в демократической России. Мой тогдашний анализ ветхости социализма в странах Восточной Европы не вызывал отторжения у работников аппарата ЦК КПСС. Но сегодня попытки обратить внимание на негативные, неизбежные последствия «русской весны» 2014 года вызывают у всех людей, кто связан с властью, какое-то нежелание общаться со мной. Страх потерять работу, потерять милость власти в нынешней посткоммунистической России куда выше, чем во времена СССР. Рискну утверждать, что к истине, к правде даже в брежневском СССР относились с большим уважением, чем в нынешней крымнашевской России.
И, самое главное, чего, наверное, не знают авторы статей, посвященных якобы «шекспировской личности» Ф. Бобкова. Драма Филиппа Бобкова, на мой взгляд, состояла в том, что он нес в своем сознании такие же представления о судьбах советской системы, как и те, кого он преследовал за инакомыслие. И, как я уже говорил, Ф. Бобков сильно невзлюбил меня после нашего долгого разговора о судьбах социализма в Польше потому, что он потерял тогда над собой контроль и, желая показать, что он не хуже меня понимает глубинные истоки польской «Солидарности», разоткровенничался и начал сам говорить о слабых сторонах той модели социализма, которую Сталин навязал Польше. Потому для меня и не было ничего неожиданного в том, что борец с антикоммунизмом и инакомыслием Филипп Бобков после распада СССР начал возглавлять службу безопасности у либерала и космополита, у антикоммуниста и атлантиста В. Гусинского. И, наверное, неслучайно НТВ Гусинского во время первой войны в Чечне морально поддерживало не российскую армию, а чеченских боевиков во главе с Дудаевым и Масхадовым. И в эти годы герой моей публикации о чекисте Бобкове продолжал работать в НТВ. Такова правда жизни, и об этом нельзя забывать, когда мы пытаемся судить о мировоззрении и личных качествах тех людей, которые долгие годы возглавляли основную скрепу советского строя, а именно КГБ. Главное состоит в том, что не был, на самом деле, высокого мнения об исторических перспективах СССР и сам Юрий Владимирович Андропов. Правда состоит в том, что на самом деле «архитектором перестройки» был не Михаил Горбачев, а Юрий Андропов. Обращает на себя внимание и то, что близкими друзьями Юрия Владимировича Андропова, с которыми он по субботам общался и пил чай у себя на кухне на Кутузовском проспекте, были не просто «шестидесятники», а антисоветчики в душе – Саша Бовин и Юрий Арбатов. Кто первым поздравил меня с выходом в журнале «Наука и жизнь» в ноябре 1988 года статьи, где я сказал, что за преступлениями Сталина стоит учение Карла Маркса о революции, статьи, где был нанесен смертельный удар по нашей государственной марксистско-ленинской идеологии? Этим человеком был именно А. Бовин. Все это говорило о том, что он, близкий к Юрию Андропову человек, разделяет, по крайней мере, мои антимарксистские настроения.
Так что, на мой взгляд, жизнь главного жандарма СССР Ф. Бобкова интересна не сама по себе, а теми уроками для нас, которые она несла в себе и которые, к несчастью, актуальны для нынешней России. Борьба силовиков с инакомыслием, с теми, кто сохраняет верность здравому смыслу и уважает истину, не приносит славы самим силовикам и не служит делу упрочения российской государственности. И я думаю, что не случайно полковник Никифоров, посвятивший много лет своей жизни чтению доносов на «антисоветчика Ципко», встретил меня на улице и решил мне, незнакомому человеку, рассказать о том, кем я был в глазах его Пятого управления КГБ. Как видно, этому человеку, несомненно здоровому душой, нужно было просто очиститься от той грязи, с которой была связана его работа в КГБ. На самом деле Ф. Бобков потратил жизнь впустую. Не мог он со всеми своими жандармскими талантами оживить мертвую идею социализма, остановить прилив правды о происхождении СССР и о всей нашей жизни, прилив, который после смерти Сталина становился все сильнее. И надо видеть, что очередной прилив русской правды и русской совести снова набирает силу, и уже ничто не в состоянии ему противостоять.
Зюганов работал у Горбачева в ЦК, а теперь называет его предателем
Ровно 30 лет назад, в середине октября 1989 года, за несколько недель до падения Берлинской стены в ГДР, после встречи с Горбачевым к нам, аппарату ЦК КПСС, пришел тогда еще Первый секретарь ПОРП Раковский. Как я помню, недалеко от меня сидел и герой моего нынешнего рассказа, зав. сектором Отдела пропаганды ЦК КПСС Геннадий Зюганов. И надо отдать должное Раковскому: он понимал, что он, по сути, похоронивший своими руками социализм в Польше, не может вызвать добрых чувств у своих слушателей. И Раковский, напряженный как пружина, взъерошенный, с первой фразы дает бой нам, своим слушателям: «Я пришел встретиться с вами, – говорил он, – не для того, чтобы выслушивать обвинения и упреки. Скажу сразу: я не продал социализм по той простой причине, что его продать нельзя. Он никому не нужен. Все, что мы с вами построили, на что мы, поляки, потратили 40 лет, а вы – 70, не стоит ломаного гроша. Даже гордость польского судостроения – Гданьскую судоверфь – никто не хочет покупать». Прошло уже 30 лет с начала «бархатных революций» 1989 года, которые похоронили социализм в странах Восточной Европы. Но мы, россияне, – особый народ. И свой собственный социализм похоронили спустя 2 года, в 1991 году, но никак не можем понять, что стало понятно практически всем лидерам стран Восточной Европы еще 30 лет назад, что созданная Лениным и Сталиным советская система была изначально нежизнеспособна, в главном, в экономическом и духовном смысле, была мертворожденной. И именно нежелание согласиться с этой страшной правдой, что мы в главном потратили весь ХХ век впустую, впустую убивали друг друга, истязали себя в Гулаге, а в итоге в 1991 году начали возрождать то, что сами разрушили в 1917 году: возрождать частную собственность, рынок и капитализм, заставляет нас искать причины нашего русского безумия в придуманных нами врагах. Особенность «крымнашевской» России состоит в том, что мы не только отказались увидеть правду, увидеть, что нежизнеспособная советская система, внедренная в жизнь при помощи беспрецедентного насилия, была изначально мертва, но и придумываем себе врагов, которые якобы отняли у нас прежнее социалистическое счастье. Теперь к внешним врагам мы прибавляем все больше и больше внутренних врагов. И потому сегодня уже в «крымнашевской» России источником всех наших бед, и прежде всего источником окончательной утраты благосостояния «нулевых» становятся Горбачев и Ельцин, которые, как теперь у нас принято говорить даже с экранов телевидения, и «продали», и «предали» социализм.
Дышат ненавистью к Горбачеву и публикации о перестройке идеологов Изборского клуба, и прежде всего их статьи в газете «Завтра». Но больше всего во всей этой нынешней кампании против Горбачева и его перестройки меня поразило выступление на эту тему упомянутого мной выше моего бывшего коллеги по работе в ЦК КПСС, лидера КПРФ Геннадия Зюганова. Смотрю (уже забыл ее название) программу и вижу налитые злобой и агрессией помутневшие глаза Геннадия Андреевича, говорившего: «Горбачев и Ельцин – предатели!» и повторявшего снова: «Горбачев и Ельцин – предатели!» И в связи с приближающейся 30-летней годовщиной падения Берлинской стены Зюганов говорил, что из-за предательства Горбачевым социализма в Восточной Европе 60 % жителей бывшего ГДР сожалеют об утрате их социализма на немецкой земле. Я понимаю, что там, где политика, нет ни благодарности, ни элементарной порядочности. Ситуация у лидера КПРФ драматическая – Путин еще в 2000 году, идя на президентские выборы, забрал у Геннадия Зюганова ценности патриотизма и государственничества, саму идею «поднять Россию с колен», и поэтому у самого Зюганова осталось то, что в 1990-е было на самом деле для него второстепенным, т. е. коммунистические ценности равенства и справедливости. И поэтому, чтобы сохранить остатки своего электората, он вынужден и по сути оправдывать Сталина, и наводить гламур на советский строй и социализм в странах Восточной Европы. Но все-таки я не пойму, зная Зюганова много лет, зачем он начал все эти разговоры о предательстве Горбачева, ведь Геннадий Зюганов проработал в аппарате ЦК КПСС под руководством Горбачева по крайней мере 5 лет, и как сотрудник Отдела пропаганды, конечно внедрял в сознание советского человека ценности и идеи перестройки, иначе он не смог бы проработать в этом отделе и одного дня. Далее. Неужели Геннадий Зюганов не понимает, не отдает себе отчета, что, если бы не перестройка Горбачева, если бы не спровоцированная им, Горбачевым, демократическая революция, никогда бы Геннадий Зюганов не стал кандидатом в президенты РСФСР, не вошел бы всерьез в историю России. И тем более, самое главное, не имеет право Геннадий Зюганов называть «предателем» Бориса Ельцина по той простой причине, что он сам многое сделал для воплощения в жизнь программы Ельцина, программы суверенизации РСФСР, а тем самым – смерти СССР. Все это серьезно и, по крайней мере, мое поколение, все те, кто был против идеи суверенизации РСФСР, этого не забыли. Первый удар в спину СССР нанесла сама идея создания КПРФ, ее выделение из КПСС и тем самым – разрушение последней. Когда Зюганов уже стал лидером КПРФ в 1991 году, депутаты от КПРФ поддержали Беловежские соглашения, а потом уже, в конце декабря 1991 года, вместе с другими депутатами Съезда народных депутатов РСФСР окончательно придали им законный характер. В этом отношении Геннадий Зюганов и руководимая им КПРФ были такими же предателями, как и сам Борис Ельцин.
Что же касается социализма в ГДР и его судьбы, то Геннадий Андреевич как работник аппарата ЦК КПСС не может не знать, что социализм в ГДР, как и в других странах Восточной Европы, не был выбором их населения, а был навязан им силой. Социализм в ГДР, о чем никогда не забывало ее население, был построен путем насилия, путем подавления танками восставших рабочих, прежде всего в Берлине. 17 июня 1953 года в Берлине против протестующих рабочих была брошена 12 танковая дивизия СССР. Всего в подавлении волнений в ГДР участвовало 16 советских дивизий, из них только в Берлине – 3 дивизии с 600 танками. Геннадий Андреевич не может не знать, что со времени создания Берлинской стены, с 1961 по 1989 год, из ГДР уехало, убежало около 3 миллионов человек. Более тысячи человек за это время было подстрелено пограничниками ГДР при их попытках перейти границу. Геннадий Андреевич не может не знать, что падению Берлинской стены 9 ноября 1989 года предшествовала демонстрация 300 тысяч жителей Лейпцига 23 октября 1989 года, которые шли с лозунгом «Мы – народ!», требуя открытия границ ГДР. И самое поразительное, лидер нашей коммунистической партии забыл, что за протестом против социализма в Восточной Европе, социализма, который якобы предал Горбачев, стояли прежде всего рабочие, за исключением, конечно, «Пражской весны», которая сначала носила сугубо интеллигентский характер. Как я уже сказал, в Берлине в 1953 году восстали прежде всего рабочие. Среди тех, кто в Будапеште в 1956 году противостоял советским танкам, было 46 % рабочих и 16 % студентов. Восстание в Лодзи в Польше в 1956 году было сугубо рабочим восстанием. Все помнят, что польскую «Солидарность», которая насчитывала уже в сентябре 1980 года 9 миллионов человек, породили забастовки рабочих Гданьской судоверфи и других предприятий этого города. Брежнев был по матери поляк, и он прекрасно знал, что никто так негативно не относился к навязанному им Сталиным социализму, как поляки. И поэтому у Брежнева хватило ума не вводить в Польшу войска в октябре 1980 года для противостояния крепнущей с каждым днем «Солидарности». Именно повторяемость кризисов и восстаний в наиболее развитых странах Восточной Европы, отношение его населения к социализму как к строю, навязанному извне в присутствии советских войск как оккупации, свидетельствовали на самом деле о неудаче всей этой сталинской попытки, а по происхождению троцкистской идеи экспорта коммунизма из СССР в эти страны. Русские в силу своего долготерпения мирились и с советской мертвой дефицитной экономикой, и с «железным занавесом», закрытыми границами на Запад. Но ведь поляки, немцы, венгры, особенно чехи, были подлинными европейцами, и они не могли примириться с коммунистическим тоталитаризмом, который еще отдавал нашей родной русской татарщиной. И, кстати, совсем не случайно в нашем Отделе ЦК КПСС, куда я пришел в 1986 году, были сотрудники, которые пытались сказать руководству страны, что для СССР невыгодно продлевать жизнь коммунистических режимов в Восточной Европе, вкладывать средства туда, откуда никогда не будет отдачи. На экспорте нефти в эти страны «по идеологическим ценам» мы теряли 20 млрд долл. в год, при этом, никакой благодарности за такую помощь от местного населения мы не получали. И самое главное, на что обращали внимание эти смелые эксперты нашего Отдела, и с военно-стратегической точки зрения мы ничего не выигрываем, навязывая народам Восточной Европы непопулярные режимы. Перманентный политический кризис в Польше, Чехословакии, Венгрии, постоянная угроза массовых волнений вообще делала непредсказуемой ситуацию в этом регионе.
Как мы видим, Раковский был прав. Честно говоря, созданный нами социализм в странах Восточной Европы не был по большому счету нужен ни его населению, ни нам самим. Кстати, об этом предупреждал еще в конце 1940-х годов Иван Ильин в своих статьях «Наши задачи». Он предсказал то, с чем столкнулись мы, а именно, что Сталин, навязывая странам Восточной Европы наш советский социализм, превращает население этих стран в заклятых врагов не только СССР, но, самое страшное, русского народа. Нет необходимости доказывать, что и социализм в России был не более жизнеспособен, чем социализм в странах Восточной Европы. Вспомните, что бюджет СССР на 25 процентов формировался за счет спиртных напитков. Вспомните, что 2 % земли, так называемые «приусадебные участки» крестьян и рабочих, производили от 25 до 30 % валового производства сельского хозяйства СССР. Вспомните, что СССР, страна, обладающий 50 % чернозема всей планеты Земли, не был в состоянии произвести то количество зерна, которое было необходимо, чтобы накормить свое население хлебом. На мой взгляд, сегодня правда о изначальной нежизнеспособности социализма в странах Восточной Европы и в нашем СССР нужна не столько для политики, сколько для сохранения, спасения духовного здоровья российской нации. И чем больше мы будем придумывать несуществующих врагов и несуществующих предателей, чем больше мы будем создавать препятствий на пути к правде о нас самих, о наших ошибках, о наших просчетах, тем меньше у российской нации будет шансов обрести полноценную, здоровую жизнь в современной глобальной ситуации. Ненавистью, не важно, какой – к Западу или к Хрущеву, Горбачеву, Ельцину, ко всем тем лидерам, которые пытались освободиться от сталинщины, мы замораживаем у российского народа мозги, лишаем его способности думать, видеть мир таким, какой он есть, видеть причины своих бесконечных бед и страданий, ощущать свою личную ответственность за вечные лишения и неудобства нашей русской жизни. Мы же не хотим, чтобы новая Россия в конце концов превратилась в КНДР, которая существует только для того, чтобы ее лидер Ким Чен Ин получал удовольствие от своего сверхвластия и своей жизни.
Почему в России исповедуется патриотизм без сердца, ума и совести
Сначала в мои планы не входило послушать вживую интервью Захара Прилепина Андрею Пивоварову, где он не без гордости признается, что он и руководимый им батальон ополченцев в Донбассе вытворяли «полный, голимый беспредел». Тех выдержек из его интервью, которые привела в своем комментарии в «Новой газете» Ирина Петровская было достаточно, чтобы показать, что в основе моральной катастрофы, в которую погрузилась Россия и о которой свидетельствует признание Захара Прилепина, что он лично участвовал в убийстве «массы украинцев», стоит утрата ценности человеческой жизни. И здесь конечно было бы уместно порассуждать, почему даже советские писатели-фронтовики, к примеру, Виктор Астафьев, никогда не могли позволить себе подобное, услаждать свою душу воспоминаниями о количестве убитых ими немцев. Причем, учтите, солдат В. Астафьев убивал фашистов, которые напали на его родину, а З. Прилепин и его батальон устроили «полный беспредел» по отношению к своим якобы «бывшим братьям», к украинцам, которые пытались и имели на то все права, восстановить территориальную целостность своей страны. Парадокс состоит в том, что в советское время даже «чемпион-палач» Михаил Матвеев, убивавший в Сандарамохе во время большого террора Сталина по 250 человек в день, не решился бы на людях хвастаться о своих «патриотических» подвигах. Вот такие у нас времена.
Но все же я не смог избежать просмотра вживую интервью в З. Прилепиным, который, честно говоря, своими мутными глазами, которые я до этого видел на экране телевидения, всегда меня отталкивал, тем более когда он начинал рассуждать о своей приверженности к ценностям коммунизма и ценности империи, рассуждать о гниющем капитализме. В этих рассуждениях о гниющем капитализме и гниющем Западе всегда ложное, неподлинное. С одной стороны, топчет ногами гниющий капитализм, а, с другой, с блеском в глазах хвастается своей популярностью в странах Запада, рассказывает о тех невиданных гонорарах, которые он там раньше получал. Я заставил себя серьезно изучить интервью нелюбимого мной Захара Прилепина для того, чтобы понять, прочувствовать, что на самом деле стоит за патриотизмом так называемого национал-большевизма. Я как представитель традиционного русского просвещенного патриотизма, никак не мог и до сих пор не могу понять, как можно одновременно и любить Россию, и любить тех, кто откровенно уничтожал все, на чем держалась старая, настоящая дореволюционная Россия. Ведь на самом деле для патриотизма Александра Солженицына, Игоря Шафаревича любовь к стране заставляет быть их антисоветчиками, заставляет видеть, проклинать все очевидные преступления против русского народа, совершенные Лениным, Сталиным, вообще советской властью. А у национал-большевиков – все наоборот. Любовь к собственной стране предполагает откровенный отказ от какой-либо нравственной оценки всех этих преступлений.
И поэтому национал-большевизм, который исповедует Захар Прилепин, это какая-то трудноразрешимая загадка. Как можно совместить в своем сознании любовь к РПЦ, веру в Христа с преклонением перед марксистским коммунизмом, в основе которого лежал и лежит именно воинствующий атеизм, не только отрицание Бога, но и христианского «Не убий!». Как можно совместить в своей душе любовь к России и одновременно преклоняться перед большевиками, которые во имя своей коммунистической утопии убили по разным оценкам от 40 до 50 миллионов человек, искоренили цвет русской нации – думающую интеллигенцию, крепкого крестьянина, и, самое главное, лишили русского человека права думать, иметь собственное мнение, сохранять личное достоинство. И еще об одном кричащем противоречии, характерном для З. Прилепина, во время интервью он все время повторял, что смотрит на мир с высот русской классики, с высот мира, созданного Державиным, Пушкиным, Лермонтовым. И как можно соединить несоединимое: жить якобы ценностями великой русской литературы, и в то же время преклоняться перед людьми – Лениным, Сталиным – которые получали высочайшее удовлетворение от способности творить террор, от права убивать тех, кого они считали лишними на этой земле? Поистине загадка.
Так вот, понаблюдав внимательно за мимикой, поведением Захара Прилепина во время интервью, я пришел к выводу, что на самом деле это соединение любви к родине (я верю, что он любит родину) с любовью к ценностям коммунизма разрушает личность, лишает ее какой-то внутренней целостности. И отсюда – выпендреж перед камерой, интервью он давал практически в трусах, дергался из стороны в сторону, а на самом деле – уходил от вопросов, ответы на которые предполагали и работу ума, и работу души. Вообще, меня поразила одномерность, плоскость этого человека, который популярен в стране как писатель. Видит бог, я никогда не читал его и читать не буду.