– Я пристроил к приемнику устройство, которое этот гул снимало. Однажды в эфире выступал только что назначенный руководитель Резервного банка США. До сих пор помню, как я был ошарашен, когда он сказал: «Меня назначили советником президента Соединенных Штатов, и я уже подготовил три документа, которые на днях должен передать начальству». Первый – об увеличении военных расходов Соединенных Штатов в полтора раза, с 330 миллиардов до 500 миллиардов долларов в год. Второй – о снижении стоимости барреля нефти с 67 до 30 долларов. И третий – о космической войне. Той ночью я не мог заснуть. Я чувствовал, что эти предложения разрушат советскую экономику.

– Вы имеете в виду программу СОИ (Стратегическая оборонная инициатива, или «звездные войны» – долгосрочная научно-исследовательская программа, о которой Рональд Рейган объявил в 1983 году. Цель – создать базу для разработки ПРО с элементами космического базирования. – Прим. ред.)?

– Да, он предлагал выделить на нее триллионы долларов – не помню, сколько точно. Через 20 лет американцы признали, что это был блеф, но тогда весь мир проглотил его. И я понял, что Горбачев испугался. На озере Балатон в Венгрии закрыли курортную гостиницу и свезли туда 15 знаменитых экономистов и финансистов стран Восточной Европы, в тот период подчиненных Москве. Они получили от Горбачева задание разработать предложения по противостоянию этой программе. Я читал документ, который они подготовили… Даже если бы 90 % бюджетов этих стран направили на борьбу с СОИ, не набралось бы и 10 % от той суммы, что обещали выделить США. Вот тогда я уже почувствовал, что все идет к распаду СССР и Вашингтон доведет свое дело до конца.

– Было страшно?

– Было. И вот почему. Еще Сталин в Конституции 1936 года написал, что каждая республика имеет право выйти из состава Союза. Но как выйти? Ни одна из советских республик не имела полностью законченного цикла промышленного производства, что делало бы ее самостоятельным экономическим субъектом. Хлопок для легкой промышленности всего Советского Союза выращивался в Средней Азии, но ни одного завода для переработки этого сырья ни в Киргизии, ни в Туркменистане, ни в Казахстане не было – только в Грузии, в Прибалтике, на Украине и в России. В Грузии развивалось машиностроение, но 90 % продукции вывозилось из республики – нам не нужно было столько. Чай тоже выращивался в основном в Грузии, но заводы по переработке хотели строить на Украине. Эта политика удерживания республик в узде работала отменно.

– При этом попытки выйти из состава Союза и противостояние центру начались в Грузии не в Перестройку. Уже в 1978 году в Тбилиси были студенческие демонстрации против отмены государственного статуса грузинского языка – это предусматривал проект новой Конституции. Вы тогда как-то участвовали в них?

– Когда митинги были, я на них всегда присутствовал.

– И вы тогда не были членом КПСС – в партию вступили только в 1982 году, когда вам было 48 лет.

– Да. Знаете, почему вступил? Мне часто приходилось выезжать в восточноевропейские страны: в Прагу, в Будапешт и так далее. Я отвечал за разработку стандартов СССР и Восточной Европы по части ферросплавов. Перед каждым выездом нужно было ходить в райком КПСС, где мне читали лекцию, как пропагандировать за рубежом социалистическое развитие. А потом меня однажды вызвали в ЦК Компартии Грузии и спросили: «Вы очень часто выезжаете, почему вы не хотите вступить в партию?» Я говорю: «Я идеологией не занимаюсь, только техническими делами, поэтому партия мне не нужна». И секретарь ЦК мне сказал: «Тогда вам будет трудно выезжать». Мне пригрозили запретом командировок, а без выездов за границу руководить разработками стандартов было невозможно.

– Это была инициатива тбилисского руководства или Москвы?

– Это было время Андропова, и, по-моему, сигнал шел из Москвы. Думаю, что за этим стоял Джермен Гвишиани (заместитель председателя Госкомитета СССР по науке и технике в 1965–1985 годах, зять Алексея Косыгина. – А.Д.), с которым у меня были почти дружеские отношения. Мне прямо сказали, что это он так заботится обо мне – Гвишиани же грузин.

– А прийти в политику вас тоже вынудили? Еще в 1989-м вы были директором Института металлургии, а в 1990-м – уже премьером.

– Дело в том, что за год до этого меня избрали председателем Общества [грузинской культуры имени] Руставели. Это была очень сильная общественная организация, и мне пришлось, помимо науки, заниматься общественными делами. Приведу пример. Москва уже тогда допускала грубые ошибки. Однажды звонит мне хорошо знакомый главный инженер крупного станкостроительного завода в Тбилиси и просит срочно приехать. Я спрашиваю, в чем дело. «У нас в восьмом цехе двое – дама и мужчина, неизвестно как прошедшие туда без пропуска. Собрали около 80 рабочих, не грузин: русских, абхазцев, армян и так далее – и проводят агитацию. Призывают создать на заводе организацию, которая будет противопоставлена правительству Грузии». Я срочно выехал. Действительно: рабочие собрались, дама очень активно выступает, призывает создать интернациональный фронт, который будет работать против правительства Грузии. Меня это удивило. Я отправился в военную милицию, оттуда выехали и задержали этих двоих. Выяснилось, что их прислала Москва и что таких посылают во все республики – создавать интернациональные фронты.

– А как они попали на завод без пропусков?

– Хороший вопрос – ведь там был очень строгий пропускной режим. Но главный инженер потом выяснил – эти двое сами признались, – что их провели по указанию первого зампреда КГБ Грузии. Тогда эту должность обязательно занимал русский, а председателем был, как и во всех союзных республиках, местный.

– Это было в 1989-м?

– Да. Потом я получил подтверждение в Москве, в знаменитом Институте востоковедения. Его директором тогда был Женя Примаков, я его хорошо знал, он родился и вырос в Тбилиси. От его знакомых я получил приглашение заехать к нему в институт и в один из приездов в Москву приглашением воспользовался. Примакова я не застал – он был в поездке, в Норвегии. Тогда меня затащил в свой кабинет наш общий знакомый – я не смогу назвать вам его имя. Он сказал: «Только не предавай меня, я тебе кое-что сообщу». От него я узнал, что ЦК КПСС активно пытается создавать интерфронты, чтобы как-то удержать 15 республик после распада (он сам участвовал в этом процессе). Москва уже чувствовала, что дело идет к распаду. В Грузии это не сработало, но, скажем, в Прибалтике отчасти удалось, как и в Молдавии и даже в Казахстане. Я потом часто встречался с Назарбаевым, и он жаловался, что Москва хочет у него отобрать Северо-Казахстанскую область на том основании, что там проживает очень много русских казахов. Поэтому он срочно перенес столицу из Алма-Аты в Астану – со столицей область уже не передашь. А насчет Грузии мой знакомый предложил ЦК запасное решение: если фронты не сработают, противопоставить местному руководству автономии. И это получилось: Абхазия, Осетия…

– И все-таки как вы попали в политику? Прямо из Общества Руставели?

– Все началось, когда оппозиционные силы попросили меня разработать экономическую программу их будущего правительства. Я создал три рабочих группы – всего было человек двенадцать, мои близкие люди, которые глубоко знали свое дело. Оппозиции программа понравилась. После этого коммунисты, которые были тогда у власти, попросили Общество Руставели подготовить программу (регламент) проведения будущих парламентских выборов. Вот это было удивительно: коммунисты никогда ни одного шага не делали назад, а тут вдруг уступают и уступают… Звонит мне первый секретарь грузинского ЦК Гиви Гумбаридзе – мы с ним были близко знакомы и даже дружили с тех времен, когда руководивший страной Шеварднадзе назначил Гумбаридзе секретарем райкома. Просит подготовить программу. Чтобы я мог это сделать, он поручил правительству официально назначить меня председателем комиссии по разработке этих новых выборов (комиссию по разработке регламента или порядка проведения выборов. – Прим. ред.). Я собрал очень сильную юридическую группу, и мы разработали программу. Ее вынесли на обсуждение парламента и без разговора приняли – стопроцентное одобрение.

– Хотите сказать, что это было неожиданно?