Ивар Годманис

Родился в 1951 году в Риге

В 1989 году стал заместителем председателя Народного фронта Латвии (НФЛ)

С мая 1990 по март 1991 года – член Совета министров СССР вместе с главами правительств других союзных республик

С 1990 по 1993 год – премьер-министр Латвийской Республики; при нем приняли Декларацию о восстановлении государственной независимости Латвийской Республики

В разное время был депутатом Сейма, министром финансов (1998–1999) и внутренних дел (2006–2007) Латвии

С 2007 по 2009 год – президент министров Латвии

Интервью состоялось в мае 2016 года

Ивар Годманис согласился на встречу со мной при одном условии: говорить будем только об экономике. Я согласился, и мы стали подбирать время. 65-летний экс-премьер оказался человеком занятым, чрезвычайно мобильным и спортивным – он постоянно отлучался из Риги либо по делам, либо чтобы поиграть в теннис или гольф. В конце концов мы нашли окно в его графике, и только после этого я начал планировать поездку по всем столицам Балтии. Договориться с бывшими лидерами Литвы и Эстонии, Витаутасом Ландсбергисом и Арнольдом Рюйтелем, было легче.

Годманис – доктор физико-математических наук и, вероятно, поэтому склонен к аналитике. Причем, как оказалось, не только в экономической сфере: мы обсудили принципиальные историко-политические отличия Латвии от соседей по региону, а еще мой собеседник последовательно объяснил, откуда взялись латышские стрелки, почему среди первых чекистов было много латышей и отчего именно Латвия производила лучшие радиоприемники того времени – «Спидолы» и «ВЭФ» – и легендарные «рафики» (микроавтобусы «РАФ»). Кроме того, мы обсудили, почему социал-демократическая партия Латвии до революции была больше российской РСДРП, а Рига до сих пор преимущественно русскоязычный город. Политик западного толка, озабоченный политкорректностью, вряд стал бы публично говорить на эти скользкие темы, но прагматически мыслящий человек бизнеса, каким определенно можно считать Годманиса, легко себе это позволил.

Ценно и то, что мой собеседник не приукрашивал проблемы отношений латышей и русских. Он называл вещи своими именами и как технократ предлагал пути их преодоления. Четверть века назад он все из тех же прагматических соображений избегал обострения отношений с Москвой и старался использовать любые возможности, включая личные знакомства и неформальные связи, чтобы добиться повышения закупочных цен на зерно или права Риги самостоятельно назначать силовых министров.

Ивар Годманис оказался единственным собеседником в рамках данного проекта, чья политическая карьера продолжалась и много лет спустя после распада СССР. Это объяснялось не только его относительной молодостью – когда Союза не стало, ему было всего 40 лет, – но и его востребованностью в постсоветской Латвии в качестве эффективного технократа.

– В конце 1980-х вы стояли у истоков создания НФЛ, который привел республику к независимости. Что стало непосредственной причиной для возникновения организации? Ведь на первых порах вы выступали лишь против строительства Даугавпилсской ГЭС, которое вредило экологии (ГЭС строили с 1979 по 1987 годы, но прекратили после общественной и научной дискуссии о последствиях вмешательства в экосистему Даугавы, она же Западная Двина. – Прим. ред.).

– Я бы назвал несколько причин. Гласность, ставшая возможной с приходом Горбачева, частичная демократизация государственной системы – все это вначале было связано не с независимостью, а со стремлением к большей экономической и политической самостоятельности (и с попытками донести эти идеи до общества). Раньше это было в принципе невозможно. Конечно, существовали диссиденты, но в Латвии, как и в Эстонии и Литве, они были немногочисленны. У нас была своя Хельсинкская группа, как и в России тогда (Московская Хельсинкская группа – правозащитная организация, следившая за выполнением в СССР разделов Хельсинкского заключительного акта ОБСЕ от 1 августа 1975 года, касавшихся прав и свобод человека. – Прим. ред.). И, если бы не гласность, наверное, не было бы «Рахваринне» (от эст. Eestimaa Rahvarinne – Народный фронт. – Прим. ред.) в Эстонии, «Саюдиса» в Литве, Народного фронта в Латвии. Второй фактор – исторический: в отличие от остальных республик в составе СССР, балтийские имели опыт независимой государственности. Конечно, и у Украины в 1918 году он тоже был, но наш случай более продолжительный – с 1918 до 1940 года. При этом у балтийских республик были активные диаспоры за рубежом – латвийская эмиграция, к примеру, была хорошо организована. Для нас была важна диаспора в Америке, для Эстонии – в Скандинавии. Мы боролись здесь, наши земляки – там.

Третья причина: на положение вещей сильно повлияла катастрофа в Чернобыле в 1986 году. Она стала свидетельством того, что советская система уже не та. Когда я работал в Институте физики твердого тела, у нас был народнохозяйственный семинар, где мы обсуждали и экономические темы на основе статистических данных Латвийской ССР и всего Союза. Мы тогда обнаружили, что ухудшение параметров советской экономики началось где-то в 1972–1974 годах – речь шла и об уровне народного потребления, и о валовом продукте в гражданском производстве. Как следствие, в Латвии где-то с начала 1970-х годов полностью пропали мясные продукты питания. Мы ездили в Литву за колбасой, представляете? Все мясные магазины словно вымерли. И это произошло вскоре после того, когда бывший первый секретарь ЦК Латвийской ССР [Арвид] Пельше после XXIII Съезда (прошел в 1966 году. – Прим. ред.) уехал в Москву и стал членом Политбюро и руководителем комитета партийного контроля.

– По-вашему, это связано с исчезновением продуктов?

– Является ли это простым совпадением – надо изучать, и до сих пор никто этого не делал. Впрочем, тут надо понимать, что все балтийские республики функционировали как перерабатывающие цеха продовольствия, которое уходило в основном в Москву и Ленинград. До начала 1970-х годов, видимо, здесь что-то оставалось, а потом, возможно, было принято какое-то решение, и мясные продукты в Латвии практически исчезли. А вот в Литве почему-то такого не случилось. Это всегда списывали на то, что в Литве первым секретарем был [Антанас] Снечкус и была другая Компартия, которая лучше могла постоять за местные интересы, чем наша. У них и дороги были лучше, и, по-видимому, отношение к ним со стороны центра было иным.

Баррикады в Риге, возле которых защитники независимости вели сражения с ОМОНом, 1991 год

– Что значит «другая Компартия»?

– Литовские коммунисты, начиная от Снечкуса и заканчивая [Альгирдасом Миколасом] Бразаускасом, который был первым секретарем ЦК Компартии Литвы при Михаиле Горбачеве и потом стал президентом Литвы, в меньшей степени зависели от Москвы. Фундаменталисты в Компартии Литвы были менее влиятельны, чем в Латвии. Так сложилось исторически, и это сильно влияло на развитие республик.