– Мне приходилось встречаться с лидерами Исламской партии возрождения, и я часто разговаривал с Нури. Они были уверены, что наше общество не готово к исламской государственности, и не ставили такой цели. Но в ходе выборов президента 1991 года их противники пугали электорат, что к власти придет исламская партия и тогда у нас будет исламское государство, паранджи, третьи-четвертые-пятые жены. Это подействовало – люди не поддержали кандидатуру Давлатназара Худоназарова, который был выдвинут демократическими силами и при поддержке Исламской партии возрождения.

– Тезисы о том, что жен будет несколько и все будет по шариату, были просто пугалками?

– Да. По крайней мере от самих лидеров движения я такого не слышал. Конечно, их настоящей целью было верховенство законов шариата. Но, повторюсь, они понимали, что общество не готово к этому.

– Можете приблизительно оценить, какое количество людей в Таджикистане в те годы считали себя правоверными мусульманами и были согласны с требованиями, сформулированными партией?

– На мой взгляд, тогда эту идею поддерживали 5–7 % населения, не больше.

– Но это оценки навскидку, никаких опросов не проводилось?

– Нет, не проводилось.

– Были в республике исламизированные районы?

– Да. Раштская группа районов – Гарм, Таджикобад, Джиргаталь – и Курган-Тюбинская область считали себя сторонниками Исламской партии. А, допустим, на Памире, в одном из районов которого я был первым секретарем партии, тогда ни одной мечети не было.

– И даже молельных домов не было? Скажем, подпольных.

– Нет.

– А если бы кто-то захотел устроить такой молельный дом, ему бы тут же дали по шапке?

– Не знаю. У меня как у первого секретаря райкома партии, который по долгу службы был обязан бороться с этим, таких проблем не было. Три года я был первым секретарем и ни о чем подобном не слышал.

– Присутствовало ли тогда в Таджикистане какое-то влияние исламистского толка – Афганистана или Ирана?

– Совершенно точно нет. Для нас всегда примером был Советский Союз. Когда мы обсуждали религиозный вопрос, всегда говорили: вот, пожалуйста, мусульманские государства – люди ездят на ишаках, в домах нет света. Через реку все было видно (имеется в виду Пяндж на границе Афганистана и Таджикистана. – Прим. ред.). А мы очень красиво жили и гордились этим.

– Но потом случился трагический февраль 1990 года. Вы помните, как это было? Где вы тогда были?

– Я был в Бадахшане. Тогда телевизоров в каждом доме не было, да и программы из Душанбе мы на Памире смотреть не могли – не было такой связи. Хотя передачи Центрального советского телевидения – пожалуйста. И вот разносились слухи, что там началась война, в кого-то стреляли, кого-то убили. Буквально через пару дней меня вызвали в Душанбе, где состоялся пленум ЦК Компартии Таджикистана. Там все это обсуждали. Потом, когда я уже был депутатом Верховного совета, мы образовали комиссию и провели проверку: выясняли, кто виноват, кто допустил ошибку. Люди говорили, что в Нагорном Карабахе или где-то еще армян якобы селили в квартиры, которые выделили для очередников-душанбинцев. Но я думаю, основная причина заключалась в том, что кто-то был заинтересован в усугублении ситуации. У нее был режиссер, а руководство просто не смогло поговорить с народом.

– Тогда говорили, что все ожидали выступления первого секретаря ЦК таджикской Компартии Махкамова, но он не вышел к людям.

– Да, он не вышел, но вышли другие. Конечно, в таких ситуациях всегда можно найти козлов отпущения, и тогда некоторых людей обвинили в том, что они по предварительному сговору организовали волнения. Потом, когда провели проверку, они оказались невиновными. Вообще по меркам того времени это были лучшие кадры – они, например, хорошо знали и таджикский, и русский языки. Среди них были замминистра внутренних дел Абдулло Хабибов, самый молодой тогда министр [строительства и эксплуатации дорог], а потом заместитель премьер-министра Бури Каримов, главный редактор газеты «Джумхурият» Нур Табаров.

– Что с ними, кстати, стало? Их сняли с постов?