В Нулато команда провела шесть недель. Ветчину, сухой бульон, пеммикан — сушеное мясо, растертое в порошок, — не использовали, берегли для похода. Чтобы избежать «голодовки», как говорили в колониях, Загоскин и его спутники ставили на реке сплетенные из прутьев снасти-ловушки — морды, ловили сига и нельму и делились уловом с жителями одиночки, так что в день на человека приходилось не больше одной рыбины. Голода не было, но и сытой такую жизнь не назовешь. Как признавался Загоскин, завтракали кружкой чаю с сухарями, обедали рыбой — после такого обеда можно было обедать еще раз, — а об ужинах и вовсе забыли.
Когда рыбы приходило мало, выменивали провизию у туземцев-торговцев. Загоскина выручала предусмотрительность его отца: «В проезд мой в российско-американские колонии через Сибирь я заезжал на родину. Старик-отец, будучи однажды в лавках, вспомнив о моем путешествии в Америку, купил на несколько десятков рублей разных цветов стеклярусу, бус, серег, колец и прочего. Отдавая мне, батюшка как бы предвидел будущее, сказав: „Это пригодится тебе“. Признаюсь, знакомый по описаниям и рассказам сотоварищей с состоянием Новоархангельска, я недоумевал, к чему могла быть полезна эта копеечная художественность. Промысел Божий не дал отеческим словам пропасть втуне…» Вот на эти необычайно высоко ценившиеся среди туземцев товары — деньги они ни во что не ставили — и выменивал Загоскин в походе рыбу, мясо, жир, не раз вспоминая отца с благодарностью. И уже вернувшись в редут и получив почту из Новоархангельска, он узнал, что Алексей Николаевич Загоскин скончался в 1843 году.
Двадцать пятого февраля Загоскин вышел из Нулато «сам-шесть»: с ним шли добровольцами Пахомов, Баженов, Иванов, Никитин и Курочкин. Двое последних совершали с лейтенантом уже второй поход, и тот хорошо знал, на что они способны. Тунгус Никитин оказался самым метким стрелком и удачливым охотником в их команде; ее предводитель, не хвастаясь, признавался, что и сам неплохо стреляет, но Никитина превзойти не мог. Уже одно это качество делало его ценным спутником, а он, кроме того, делал байдары и нарты, слесарничал и столярничал, знал кузнечное ремесло, кроил и шил одежду и готовил сушеное мясо. «Конечно, в случае нужды каждый из нас умел столько владеть ножом, что был в состоянии построить для себя нарту, лапки и прочее, но чтоб вышло правильно, легко, чисто, сподручно, то такое дело смыслили только стрелец Никитин как тунгус и толмач Курочкин как природный алеут — оба, что называется, взросшие на ноже», — отзывался Загоскин о своих товарищах.
Курочкин был еще и грамотен, знал местные наречия. А самое главное — он, человек веселый, предприимчивый, везде, куда ни придет, был как дома, быстро знакомился с местными, перенимал у них песни; смотришь — он уже пляшет с ними у костра. Загоскин писал: «По всему Квихпаку ни один туземец на бегу не перегонял Никитина; пятерых вместе перетягивал на палке Дмитриев, и никто из дикарей в своей же пляске не мог сравниться с Курочкиным. Мне оставалось возможными поощрениями сохранить этот дух в команде, столь много способствующий к перенесению трудностей нашей бродячей жизни». Сноровка, опыт, неунывающий и дружелюбный характер этих людей помогли их начальнику проходить вместе с ними самыми трудными маршрутами.
Предстояло вновь подняться по Квихпаку (разные племена именовали его и Юна, и Юкон, и Юкхан), чтобы отыскать короткий путь в залив Коцебу. Температура была плюсовая, двигаться по рыхлому талому снегу тяжело, и в первый день преодолели всего пять миль. На второй день, пообвыкнув — и людям, и собакам требовалось войти в походную колею — прошли уже девять миль. На третий день начались места холмистые, за ними показались прибрежные горы, то подступавшие к самой воде, то удалявшиеся вглубь материка. Обошли два мыса: Каменистый, с высоким утесом, и Горшковый, где туземцы брали глину для изготовления посуды.
Ночевали в жиле Уныльгачтхох. Одному туземцу так приглянулась полосатая английская рубаха Загоскина, что пришлось ее отдать — точнее, выменять на 22 соболя — тулун, который пошел на пошив парки для лейтенанта. Женщины меняли провизию и меха на бусы и синий стеклярус. На следующий день похолодало до минус пятнадцати. Загоскин обратил внимание, что, чем больше они удалялись от залива, тем суровее становились холода, и чем ближе подходили к верховьям Юкона, тем дешевле были меха и дороже провизия. Когда вышли к устью реки Юннако, именуемой на карте Малахова Куюкаком, проводник Татлек-Волосатый встретил приятеля, и тот пригласил всех в свое жило. Приняли их радушно, и Загоскин решил дать отдых команде.
Была и другая, более веская причина для отдыха — у лейтенанта опухла нога «от тяжести лапок или отвычки на них в ходьбе»: «Последствия такой опухоли остаются нередко навек пятнами или небольшими желваками; к перенесению этой мучительной боли два средства: покой и терпение; первое не всегда может быть приложено к делу, а последним запасаются все посвящающие себя скитальческой жизни». У туземцев был свой способ лечения напасти: они прокалывали место опухоли «ланцетом» (так Загоскин в шутку назвал этот «хирургический инструмент») — проще говоря, заостренным гвоздем или сколом обсидиана. Лейтенант от такой операции отказался, предпочтя покой; а уж терпением он запасся, едва ступил на американский берег.
Первого марта, продвигаясь всё дальше на северо-восток, вышли к левому притоку Юкона, напротив жила Нокхакат. Малахов до этого места не добирался. Однако жители селения, узнав, куда направляется Загоскин, быстро поняли цель его экспедиции и испугались, что потеряют свою прибыль. При появлении «белых людей» они все как один высыпали из жилищ и начали стращать Татлека, чтобы он не вел русских дальше. Заметив колебания проводника, Загоскин с деланым равнодушием заметил: мы-то теперь и без тебя обойдемся, а вот ты не получишь обещанной награды, и до нашего возвращения староста артели не выдаст тебе жены. Хитрость удалась — Татлек не захотел терять награду и еще более жену и согласился идти дальше.
Вместе с командой Загоскина пошел известный шаман Отезокота (его имя можно перевести как «Сам ходит»). Он, чтобы обезопасить соплеменников от воздействия «белых людей», насылавших, по его убеждению, оспу и прочие болезни, обогнал их и разложил на дороге очистительный костер. Ну, это еще не так страшно, заметил Загоскин, костер можно и обойти; вот экспедицию Сарычева и Биллингса на Чукотке язычники чуть ли не насильно окуривали всякой дрянью «для очищения».
В тех краях расстояния мерят не верстами и милями, а переходами. По левому берегу Юннако Загоскин насчитал четыре или шесть зимних дней пути до перевала в горах; еще столько же, по его подсчетам, предстояло пройти от перевала до жила Акшадак, где происходила меновая торговля жителей приморья и племен, обитавших по берегам Юннако. Однако, как ни упрашивал Загоскин туземцев стать проводниками, идти весной, по рыхлому снегу, никто не соглашался. К тому же наступала пора охоты на оленей. «Приходите зимой — все будем вашими проводниками и охранителями», — советовали местные.
На следующий день мужчины отправились в горы на охоту, и в селении вместе с женщинами остался только один старик Кицыкака (Сорока). Он-то и рассказал Загоскину о загадочной земле за горами, в которую никто из служащих компании проникнуть пока не смог. «Вверх по этой реке, исключая одной небольшой одиночки, находящейся на полдня ходу от жила Хотылькакат, — записал Загоскин, — на большое расстояние нет жителей, но в верховье реки, состоящей из многих притоков, туземцев довольно. Они также принадлежат к семейству народа ттынаи. Со всем тем от низовых своих соплеменников отличаются наречием… не употребляют жиров; не имеют шаманов; живут… отдельными семьями в горах, где занимаются промыслом оленей, соболей, росомах и лисиц. Бобров и выдр в стране их не весьма изобильно. Для промена мехов на табак, бисер и железные изделия они каждую весну спускаются с верховья партиями к жилу Хотылькакат и к устью Юннако».
Найти кратчайший путь к заливу Коцебу Загоскину так и не удалось — помешали весенняя распутица, отсутствие проводников, нехватка продовольствия и собственный глаз, опухший от попавшей в него щепки. Глаз ему прочистили, но видеть он стал хуже. И всё же провести замеры лейтенант смог: крайняя точка его весеннего похода располагалась на широте 65° 35′ 46′′.
Собранные и тщательно записанные им сведения доказывали, что туземцы Юннако ведут торговлю с племенами, проживающими по берегам залива, и что кратчайший путь между ними существует. Конечно, всё это требовало более тщательного исследования, особенно учитывая известные трудности перевода: «Сношение пантомимами и чрез посредство трех толмачей, часто не разумеющих друг друга, заставляло нас ограничиваться наиболее вопросами о видимых предметах».
На прощание команда Загоскина срубила по просьбе Сороки четыре огромные ели для летника. На одном пне они вырезали крест и выжгли дату своего выхода из туземного жила — 7 марта 1843 года.
Восемнадцатого марта благополучно возвратились в Нулато.
Казалось бы, после столь тяжкого и опасного зимнего, а затем не менее сложного весеннего походов лейтенанту потребуется как минимум год отдыха. Но прошло всего два месяца, и он начал готовить новую экспедицию, на сей раз собираясь не идти пешком, а плыть на байдаре по Квихпаку-Юкону.
Пока ладили лодку и ждали, когда спадет коренная вода, он наблюдал приход весны на Аляску. В апреле «огласили весну» лягушки — и в тот же день исчезли глубокие снега, на пригорках и прогалинках показалась первая травка; в начале мая распустился пушок листочков на кустах и березах, полетели жуки, запели птицы. В Нулато наступление весны отметили щами из крапивы.
Весной в его команде случилось происшествие — Курочкину на охоте случайным выстрелом раздробило палец правой руки. Кровь остановили, палец положили в берестяной лубок, но тунгус трое суток стонал так, что по ночам никто не мог спать. Впрочем, и раненый охотник оставался охотником: заметив гулявшего ночью по берегу бобра, сумел добыть его левой рукой. Через два месяца рана зажила, но в новый поход Курочкина не взяли, вместо него пошел уроженец Калифорнии креол Никифор Талижук.
Идти на байдаре по Квихпаку оказалось не так-то просто: мешали сильное течение, пороги, россыпи — пологие каменистые скаты, близко подходившие к воде утесы, которые приходилось порой обходить по часу, чтобы не сесть на мель. Загоскин и его спутники «никак не полагали» встретить подобные трудности, это неприятное открытие они сделали уже в походе.
Тогда же обнаружилось несовершенство изготовленной ими байдары. В тех краях днища байдар, чтобы не гнили в воде и не рассыхались на берегу, смазывают жиром. На Алеутских островах и вдоль побережья, где добывают много морских животных, жир дешев, но на материковой Аляске, где его не добывают, а выменивают на меха, он ощутимо дороже. Вот почему лавтак байдары смазали недостаточно и он уже в походе начал размокать. «Я был новичок в обращении с такого рода судами, — признавался лейтенант, — последовал буквально данному мне наставлению в инструкции, и здесь этот случай привожу единственно для предостережения собрата: хорошо тому, пред кем видимы ошибки или неудачи предместника. Много, много еще предстоит раскрыть в нашем уголке Америки».