Отца Лукина в 1806 году убили колоши во время нападения на Якутат, а его самого мальчиком взяли в плен. Два года он прожил у колошей. Освободила его команда американского судна, и капитан отдал ребенка Баранову. С тех пор Лукин жил у главного правителя Русской Америки и воспитывался вместе с его сыном. В 1816 году он был отправлен Барановым на Кадьяк, в 1819-м служил толмачом в Александровском редуте.
Лукин прекрасно знал местные языки и не раз помогал Загоскину разбираться в нагромождениях труднопроизносимых названий, подчас по-разному обозначавших одни и те же географические объекты. Но более всего лейтенанта поражали не познания управляющего, а его характер и образ жизни: «Лукин живет и жил, что называется, настежь; мы часто видали в его каморке по десятку туземцев, которые целые дни помалчивают между собою в ожидании хозяина, работающего где-нибудь в лесу или у запоров. Если случатся у него гости в обеденную пору, то кусок юколы и чайник колониального чаю делится с присутствующими; зная тонко их обычаи, он никогда не спрашивает, кто и зачем пришел… Лукин столько же доступен ночью, как и днем: прихожий стучится под окно и бывает впускаем без опасения».
Если туземцу необходимо было что-то купить, но он не мог заплатить сразу, Лукин верил на слово и давал в долг. Такое вроде бы нерачительное поведение, казалось, должно было неизбежно привести к убыткам. Но в действительности получалось наоборот: те управляющие, кто отказывался отпускать товары в долг, не дружил с туземцами, как сказал Загоскин, «жил барином», проигрывали Лукину — тот всегда сдавал мехов больше других.
Открытость и доброжелательность, уважение местных обычаев сделали его одним из самих авторитетных служащих компании на Аляске. Лукина знали и любили и русские, и туземцы, высоко ценило руководство компании. Этолин неоднократно напоминал лейтенанту, чтобы тот не нагружал Лукина лишними заботами и не отвлекал от исполнения обязанностей управляющего.
Загоскин с восторгом описывал порядки, заведенные Лукиным в редуте: «Ввечеру, как это было пред воскресеньем, по заведенному управляющим порядку, в часовне, преображенной из лавки, читаны были им некоторые псалмы и молитвы. Все работники со своими семьями находились на молитве. Вспомним, что большая часть присутствовавших — новокрещеные, и после этого понятно, какими способами достойно уважаемому Лукину удается распространять свое влияние на отдаленные туземные племена, его защита-благочестие, помощник-хранитель исповедующих имя его». В 1848 году в редуте побывал сподвижник епископа Иннокентия, священник из креолов Яков Нецветов, освятил построенную Лукиным часовню и окрестил 22 туземца.
Конечно, Лукин не был местным Дедом Морозом, приносящим подарки; он прекрасно знал, чего можно ожидать на Аляске, и был готов действовать в соответствии с обстановкой. В 1839 году туземцы под видом торговли пришли в Икогмют и вырезали всех служащих компании, а на следующее лето готовились напасть на Колмаковский редут. Однако местные жители вовремя предупредили управляющего, и когда разбойники явились к нему в избу, самого наглого он выбросил в окно, а остальные, встретив отпор, ретировались. Общение с Лукиным многому научило Загоскина, он слушал его советы и старался следовать им. «Без предусмотрительности, твердого и решительного характера никакие стены не спасут» — к такому убеждению пришел лейтенант.
После окончания экспедиции Загоскин ходатайствовал перед правлением компании о должной награде для управляющего, и его просьба была удовлетворена. Сын Лукина Константин был определен на службу в компанию с годовым жалованьем в 250 рублей, другой сын, Иван, назначен помощником управляющего редутом.
В мае 1844 года отправились вверх по Кускоквиму на байдаре и трех байдарках — искать проход в Кенайский залив. С ними пошел управляющий Колмаковским редутом.
Загоскин впервые совершал дальний поход на байдарке и скоро оценил все ее преимущества, можно сказать, почувствовал себя в ней как дома: компас покоился перед ним на стойке, записную книжку он поместил под обшивку, под рукой лежало ружье, чтобы бить перелетную птицу, сбоку ранец с провизией и патронами — словом, сиди, смотри, наслаждайся «природой в юном, оживленном своем виде». К тому же на воде не было ни комаров, ни мошки — этой летней египетской казни. Ноги, конечно, уставали; но лейтенант, еще на Каспии выработавший привычку сидеть с поджатыми ногами, освоился и здесь.
Вверх по течению шли «на палочках» — отталкиваясь шестами от дна. Течение Кускоквима оказалось слабее, чем Квихпака, и вода светлее. Протекала река среди утесов и была такой извилистой, что можно было проводить только приблизительные замеры. К тому же сделанные лейтенантом отметки совершенно не совпадали с описаниями Васильева, который во время похода не смог сделать ни одного астрономического измерения. И всё же Загоскин исследовал и детально описал течение реки.
В глубине ее изгибов располагались летники местного племени инкалитов, дальше на север — тундра, усеянная озерами. Там, где Кускоквим соединялся с Холитно, было самое рыбное место — ловились сиги, муксуны; Загоскину с товарищами удалось даже на ходу поймать 17 щук! Видели горный хребет Чигмит, исполинским щитом отделявший бассейн Кускоквима от многочисленных речек, несущих свои воды в Кенайский залив.
Почти каждый день встречали медведей. Назвать их поведение мирным было никак нельзя — они гонялись вплавь за туземцами. Избавиться от преследования можно было, лишь выгребая на байдарке против течения. Однажды заметили медведя, скрадывавшего журавля: птица не улетала и, словно дразня косолапого, перескакивала с кочки на кочку, а тот, сделав стойку, готовился к броску. Медвежьей охоте помешал выстрел Никитина. Случалось, желание местных охотников заполучить медведя приводило к гибельным последствиям для лесов и промыслов: «лучшие бобровые притоны вод Кускоквимских выжжены туземцем, который, желая добыть медвежонка, забравшегося на ель, зажег ее».
Добраться до верховьев реки им так и не удалось — требовалось еще не меньше двух недель, а это задержало бы отправку Лукиным мехов. «Заманчиво было достигнуть верховья Кускоквима: мы привыкли и к жизни, усвоились и с холодом, и с голодом, и с комарами… С грустью принуждены мы были обратиться назад». Спустя двое суток благополучно возвратились в редут Колмакова.
И всё же летний поход был не бесплоден. Экспедиция Загоскина доказала: маршрут настолько труднопроходим, что даже если и удастся кому найти перенос, для торговли этот путь всё равно не годится, а значит, и прокладывать его не стоит.
Двадцать первого июня 1844 года вернулись в редут Святого Михаила, где не были полтора года и 16 дней — столько длилась экспедиция, за время которой было совершено 11 походов, пройдено пешком и на лодках около пяти тысяч верст. В августе команда Загоскина поднялась на борт брига «Охотск» и 26 сентября благополучно прибыла в Новоархангельск.
«Плоды экспедиции» — так называется раздел в книге Загоскина, подводящий итог беспримерному в истории Аляски походу. И плоды эти оказались обильны и разнообразны: были представлены географические, зоологические, ботанические, геологические и этнографические сведения. Загоскин подробно описал южную и западную части залива Нортон, реку Квикпак на протяжении 600 миль, определил на ней координаты шестнадцати пунктов, исследовал притоки Квикпака, Юннака и Иттеге на сотню миль, прошел важнейшие для компании переносы с Юннако к заливу Коцебу, с Квикпака на Кускоквим и с Кускоквима на Иттеге. Сделанные замеры позволили ему создать «меркаторскую карту Северозападного берега Америки», которую Этолин отправил в 1845 году в Петербург.
Собранные Загоскиным обширные сведения о традициях, костюмах и внешнем виде, жилищах и торговле племен материковой Аляски стали ценным этнографическим источником, не утратившим значения и в наши дни. Он собрал 38 видов птиц и 70 видов насекомых, несколько травников (гербариев), составил минералогическую коллекцию.
В январе 1846 года за проведенные на Аляске исследования Загоскин был награжден орденом Святой Анны 3-й степени, а в следующем году произведен в капитан-лейтенанты. Тогда же увидела свет «Пешеходная опись части русских владений в Америке, произведенная лейтенантом Л. Загоскиным в 1842, 1843 и 1844 годах», высоко оцененная научным сообществом — в 1849 году он был избран действительным членом Императорского Русского географического общества и получил Демидовскую премию Академии наук. Однако главной цели — смыть пятно со своей репутации моряка — он так и не достиг. В 1846 году он отправил рукопись «Пешеходной описи» морскому министру Александру Сергеевичу Меншикову, прося немногого — всего лишь «дозволения украсить его Вашим именем», то есть напечатать на титульном листе книги посвящение министру, называя это «высшей для себя наградой». Но Меншиков, человек осторожный и к тому же изрядно поднаторевший в интригах, без оглядки и подстраховки ничего не делал, а потому, не обременяя себя чтением увесистой рукописи (из печати фолиант выйдет объемом более трехсот страниц), передал ее Ф. П. Литке — председателю Морского ученого комитета, одновременно являвшемуся вице-председателем только что образованного Русского географического общества.
Литке опус Загоскина прочел — и не одобрил: «Как путешествие чисто сухопутное оно не входит в разряд сочинений, подлежащих рассмотрению Морского ученого комитета». Но это, так сказать, проформа, а что же по существу? Признавая, что сочинение «содержит довольно много новых сведений о малоизвестных племенах… и стране, ими обитаемой» (а этого невозможно было не признать), вице-адмирал вместе с тем счел, что написано оно «слогом неправильным, с большими притязаниями на витийство и остроту и с примесью многих не принадлежащих к делу лишностей». Так и написал — «лишностей». Меншиков приказал вернуть рукопись автору «и дело считать решенным».
Почему же Литке, участник кругосветных экспедиций и автор трех томов записок, будущий президент Академии наук, так невысоко, в отличие от многих, оценил труд Загоскина? Возможно, потому, что лейтенант не имел специального образования, ученой степени и звания. Но это обстоятельство не лишало его интуиции и самого досконального, подлинно научного подхода к собиранию материала и описанию увиденного. Сознавая ограниченность своих познаний, он тем не менее не щадил сил и здоровья для проведения наблюдений, которые могли стать — и стали — ценным источником информации, подлинной энциклопедией жизни материковой Аляски. Что же касается слога, то «лишности» и делают записки Лаврентия Загоскина занимательными, а подробности и детали позволяют читателю как будто ощущать вместе с автором, каково терпеть голод, тащить нарты по безлюдной тундре в мороз или плыть облепленным мошкой и комарами по рекам и заливам.