Утром 5 декабря они еще допивали последние кружки чаю, когда показались нарты, на которых к ним ехали туземцы. Оказалось, их послали навстречу Загоскину старшины из ближайшего жила. «Такая внимательность доказывает, что и туземцы предупредительны в услугах и помнят добро, когда видят ласковое с ними обращение». Старшинами в этом жиле были двое — старуха Макыган, в крещении Мария, знатная закройщица, она шила зимнюю одежду для всей команды, и Утуктак Феофан — толмач, ходивший в экспедицию с Кашеваровым.
По всему было видно, что их ждали: подъем к селению сгладили, на пути сбили торосы, большой туземный дом — кажим — протопили, лавки и полы не только вымели, но и вымыли, все жители надели праздничные одежды. Встретили их, как почетных гостей: приготовили традиционное угощение — толченую рыбу с жиром, мятые ягоды тоже с жиром, юколу. В этот день у туземцев был праздник морского духа, и кажим украсили резными деревянными фигурками: филин с человеческой головой, чайка, куропатки. Все игрушки двигались, когда их дергали за ниточки, — филин хлопал крыльями и крутил во все стороны головой, чайка опускала железный клюв, будто ловила рыбу, куропатки целовались. Для морского духа они сделали раскрашенные фантастическими изображениями пузыри, которые пускали в море. Никто в этот день не работал, все угощались, забавлялись хитроумными игрушками, а вечером туземцы плясали перед гостями.
На следующий день тоже не работали — 6 декабря православные отмечали память святителя Николая Чудотворца. Загоскин с самого начала экспедиции положил за правило ежедневно совершать общую молитву: «как для поддержания в команде духа благочестия и бодрости, так и для показания туземцам, что мало того, что мы исповедуем правую веру во имя Сына Божия, но чрез молитву имеем к Нему доступ и получаем от Него все требуемое во благо».
Правила благочестия Загоскин усвоил еще в корпусе, где воспитанием гардемаринов в духе православной веры занимался князь С. А. Ширинский-Шихматов. Князь был личностью примечательной, кадеты называли его «образцом высокой нравственности». Он сам окончил Морской корпус, состоял действительным членом Академии наук, писал стихи, прозу, статьи. Выйдя в отставку, князь принял постриг, совершил паломничества в Палестину и на Афон и окончил свои дни настоятелем храма при Русской миссии в Афинах.
Князь считал своим долгом воспитывать в гардемаринах религиозное чувство. В помещении каждой роты он поставил иконы, перед которыми читали утреннее и вечернее правило, накануне воскресной службы читали Евангелие, непонятные места князь сам разъяснял воспитанникам. Все говорили, что Загоскин жил в корпусе «под крылышком князя» — он назначил Лаврентия старшим, и тот читал правило перед иконой апостола Петра, ходящего по водам. Загоскин считал заслугой князя, что он заронил «горчичное семя веры в Господа нашего Иисуса Христа, затемняемое сказками наших матушек и нянюшек». И если лейтенант избрал лучший способ исповедания религии — сам следовал заповедям и не навязывал новой веры туземцам, то можно считать, что посеянное князем семя легло в благодатную почву.
Шестого декабря помолились, спели тропарь Николаю Чудотворцу, потом палили из пистолетов в честь второго праздника — царских именин. Остальное время провели в играх — перетягивали палку, поднимали топор двумя пальцами, туземцы плясали. Вечером угощали стариков чаем с сухарями — для них это было истинно царское угощение.
Надо заметить, что и для русских чай на Аляске стал насущной потребностью. Привозили чай из Кантона англичане, как заметил Загоскин, «самого низкого качества», а продавали по 1 рублю 15 копеек серебром за фунт, что было недешево. К тому же на севере привыкли заваривать чай крепко, и в месяц каждый выпивал больше фунта. В поход взяли из расчета полфунта на человека, заваривали экономно, два-три раза в неделю, летом недостаток чая восполняли листьями морошки, княженики и кипрея.
Загоскин признался, что если бы и не было в тот день праздника, все равно никто работать бы не смог — «с непривычки всех нас разломало». Пока команда отдыхала, лейтенант прикупил у туземцев десять собак.
На следующий день, отдохнув, тронулись в путь — нарты, усиленные свежими собаками, весело катились по недавно ставшему льду залива к мысу Ныгвыльнук. В ближайшем жиле купили три пуда мороженой рыбы, переночевали у туземцев в летнике. Староста уверял, что знает местность как свои пять пальцев и по тундре проведет к реке напрямик коротким путем, нужно только «встать на лапки».
«Лапки, — поясняет Загоскин, — это род лыж, но только лыжи делаются из тонкой выгнутой доски, подшитой снизу тюленьей шкурой… а лапки сгибаются из четырех трехгранных брусков, связанных попарно». Ноги вставляются в две распорки и привязываются к ним оленьими петлями. Делали лапки из березовой доски, как и полозья для нарт.
Моряку передвигаться по суше и без того непривычно, а уж на лапках-то… «Надев в первый раз в жизни лыжи, я осторожно ступал по кочковатой почве, едва закрытой снегом». Шли час. Петли лапок нестерпимо резали пальцы, мелкий снег слепил глаза, в десяти шагах ничего не было видно, и встреченная на пути лощина казалась озером, холм — равниной, а спуск заканчивался неизбежным падением. Наконец, решили остановиться, чтобы дать отдых собакам и себе.
Кто задымил трубкой, кто стал нюхать по туземному обычаю табак, Загоскин снял вконец измучившие его лапки — и вспомнил о компасе. Оказалось, они идут строго перпендикулярно намеченному курсу, не вдоль залива, а вглубь материка. Тут и староста, почесав затылок, признался: мол, идем не туда. Лейтенант глянул на него исподлобья, но говорить ничего не стал — «взял румб на запад». Однако дойти до залива засветло не успели, решили заночевать в устье небольшого горного ручья, именуемого туземцами «квык», что означало «поток» или «ручей».
У залива стало заметно теплее, вечером термометр показал — 4,5 градуса. Но задул крепкий восточный ветер, к утру он перешел в пургу, и закрутило, замело!.. Кострище, люди, нарты, собаки — все в одно мгновение превратилось в сугробы, и уже нельзя было понять, что где. Пришлось время от времени откапывать друг друга и проверять, не уснул ли кто. На закате метель стихла, выглянула луна, освещая все вокруг мирным, тихим светом. Откопали нарты, разожгли костер и обсушились.
Утром потеплело, в заливе взломало лед и понесло его обломки в море. По сырому снегу стало продвигаться труднее, и дорога пошла среди такого густого кустарника, что пришлось рубить просеку. Измучились и люди, и собаки. «Вчера мы роздали собакам последнюю юколу», — записал Загоскин в дневнике. По бездорожью и на голодном пайке собаки не то что груженые нарты не сдвинут с места — сами не смогут идти. И лейтенант решил послать в Уналаклик за подкреплением.
Следующий день — 11 декабря — оказался не легче предыдущего. Шли берегом под утесами, «попали во время прилива и принуждены были жаться по краю лайды, загроможденной огромными льдинами, выдвинутыми на берег октябрьскими полными водами». В двух местах берег оказался засыпан камнями с утесов и сильно сузился, пришлось выпрягать собак и перетаскивать нарты на руках. Вконец измотанные, добрались, наконец, до Уналаклика.
Здесь Загоскин порадовался — все его летние распоряжения оказались выполненными: срубили избу, к ней пристроили кухню, рядом соорудили сарай для собак. В Уналаклике отдыхали четыре дня — исправляли собачью сбрую, чинили нарты, увязывали припасы к походу. Один день ушел на сортировку собак — старых и негодных к дальнему походу оставили в селении, вместо них туземцы подарили трех молодых — щедрый подарок! — остальных Загоскин взял напрокат за вознаграждение.
В книге лейтенант подробно описал походный груз, «для того, чтоб каждому можно было судить о трудности и неудобствах таких походов». Треть груза составлял корм для собак, седьмая часть — зимняя и запасная одежда, палатка, чемодан с астрономическими инструментами, ящик с книгами, шкуры для байдар и почти три с половиной пуда — оружие и патроны. На шести нартах везли 67 пудов 5 фунтов — больше 11 пудов на нарту. Меньше взять было никак нельзя, и так по его настоянию взяли всего по пуду сухарей на человека, а не по два с половиной, как обычно, потому что из них половина обычно раздавалась шнягам-приятелям. Везли не только свой груз, но также припасы и товары для артели в Нулато.
Загоскин не без гордости отмечал: «От Васильева включительно до нашей экспедиции все отряды голодовали, все были принимаемы туземцами более или менее враждебно; все, невзирая, что продолжали свои исследования всего сряду по несколько месяцев, стоили Компании сравнительно дороже того, во что обошлось наше путешествие». Голодали потому, что они делали расчет на покупку провизии у туземцев, а Загоскин за два года экспедиции добывал пропитание по большей части сам и только в случае крайней нужды выменивал. И делал это всегда с оглядкой, точнее, с прицелом на будущее: «Мы знали, что места, нами осмотренные, не останутся долее в безызвестности, и ласковым и вместе строгим в рассуждении себя обращением с туземцами успели внушить к себе их доверие и уважение, и всем этим обязаны добронравию и самоотвержению команды».
Поскольку Загоскин собирался охотиться, то брал с собой много оружия: две винтовки, семь фузей, два дробовика, 12 пистолетов и пуд патронов, упакованных в медную флягу. И только в походе он понял: ружья и пистолеты, выделяемые компанией, для пешеходной экспедиции не годятся из-за большого веса. К тому же на 30-градусном морозе и в снегопад ружья неизбежно давали осечку. Длинные, в два аршина, кремневые фузеи не годились и в стычках с туземцами — «сами туземцы сознаются, что нисколько не боятся наших ружей, потому что за них можно схватиться». Они именно так и поступили в 1841 году, когда вырезали всю артель в Икогмюте.
Пистолеты тоже оказались неудобными: весили по четыре фунта (около 1,6 килограмма. —