Его-то Завалишин и пытался убедить письмом «принять президентство», рассчитывая, что, как только хунта (совет) выберет Норьегу президентом, тот объявит Калифорнию независимой от Мексики, дабы она «могла быть в состоянии располагать своею участию». Вот для чего он предпринимал путешествия по Калифорнии: виделся и советовался с миссионерами, переписывался с членами хунты. «Преклонил в свою сторону двух членов (из четырех) Секретной Юнты» (хунты. —
Что касается испанской партии, которую составляли по большей части миссионеры, то ее влияние было незначительно, и будущее францисканских духовных миссий в республиканской Мексике было, мягко говоря, туманно. Если взбунтуются индейские племена, протестантские Британия и США вряд ли окажут помощь католическим монахам. Когда в 1824 году восставшие индейцы южных миссий Калифорнии убили солдат, а миссионеров сожгли живьем на кострах, местные власти обратились за поддержкой к Российско-американской компании. Главный правитель прислал оружие и боеприпасы, и мятеж был подавлен. Трагические события стали дополнительным аргументом в пользу проекта Завалишина.
Это был не единственный случай расправы с миссионерами. В 1832 году испанские солдаты, наведавшиеся в Росс, рассказали, как индейцы, жившие в миссии Сан-Рафаэль, воспользовавшись отъездом охранников, разграбили ее и ушли в горы, соединились там с местными племенами и толпой в тысячу человек обратили в бегство плохо вооруженных солдат. «В скором времени сие происшествие разнеслось по всем местам и сделало впечатление также и на наших индейцев, — докладывал Врангель. — Они говорят, что ежели испанцы им не могли ничего сделать, то русские еще менее в состоянии, почитая кроткое обхождение с ними за трусость». Но Завалишин планировал налаживать с ними отношения, чтобы «сохранить и развить еще более доброе расположение к русским».
Был у него и еще один план: выкупить в России у мелкопоместных дворян «несколько семейств дельных хлебопашцев и перевезти их в Калифорнию». Так что, по его мнению, Калифорнии недоставало лишь безопасности и русских переселенцев.
Миссиям принадлежали богатые земельные владения, которые обрабатывали подневольные индейцы. «Сначала иезуиты, а потом францисканские монахи были главными действующими лицами в Калифорнии, а потому и имели не только преобладающее, но даже исключительное значение», — писал Завалишин.
Первая миссия, где он побывал, находилась в Сан-Франциско. Возглавлял ее падре Томас — отец Фома, как называли его русские. Завалишин, часто приезжавший в Сан-Франциско по хозяйственным делам, использовал любую возможность попрактиковаться в испанском языке и беседовал с настоятелем на разные темы. Падре, в свою очередь, стремился убедить собеседника в преимуществах католицизма. Видом он был суров, характером настойчив, в спорах ни на какие компромиссы не шел, особенно в вопросах веры, и методы убеждения выбирал не всегда достойные сана. Завалишин окрестил его «фанатиком», в глаза именовал Торквемадой, на что тот не обижался, принимая сравнение за похвалу. «В наших религиозных прениях он сказал мне однажды… если бы он был убежден, что для спасения моей души нужно бросить меня сейчас же в огонь, то он ни минуты не задумался бы сделать это, и я уверен, что он непременно бы так поступил», — вспоминал Завалишин.
Доказывая православным офицерам существование чистилища, отец Томас однажды так увлекся, что, когда аргументы были исчерпаны, а офицеры все не соглашались, запер Нахимова, Бутенева и Завалишина в комнате, кишащей насекомыми, и отказывался открывать дверь, пока те не признают, что чистилище всё же есть. Моряки дверь выломали и тем положили конец богословской дискуссии. Неудачная попытка обращения не прекратила встреч Завалишина с францисканцем — не так много населения было в Калифорнии и не так близко друг к другу располагались миссии и деревни, чтобы портить отношения из-за несходства взглядов на религиозные догматы.
К тому же католические монахи играли ключевую роль в плане Завалишина. «Миссионеры испанские, будучи ревностные фанатики, приезжают сюда единственно для распространения христианской веры… и они не расположены были ни к независимости, ни к республиканскому правлению». Их должен был заинтересовать «Орден Восстановления», поскольку «учреждение такового Ордена весьма согласно с желанием и намерением миссионеров». Но некоторые основания опасаться русских у падре Томаса всё же были, и не только из-за поломанной двери. Когда «Крейсер» и «Ладога» бросили якоря в заливе Сан-Франциско, там уже стоял шлюп «Аполлон»; кроме них, в гавани находились два вооруженных пушками судна Российско-американской компании; таким образом, у берегов Калифорнии собралась целая русская флотилия. Отец Томас искренне уверовал, что такое скопление кораблей — дело совсем не случайное: русские вознамерились «насильственно овладеть Калифорнией».
А тут еще с фрегата «Крейсер» сбежали несколько матросов-музыкантов, и Лазарев предположил, что они укрылись у падре Томаса. Когда вооруженные моряки явились к нему требовать выдачи беглецов, падре окончательно решил: русские не только идут — они уже пришли. К счастью, всё закончилось миром — матросов вскоре поймали и вернули на корабль.
Завалишин не раз говорил, что испанцы не считали Калифорнию важным владением и не особо дорожили ею: «Имея в виду лишь обращение язычников-индейцев в католичество, испанцы мало заботились о благосостоянии страны, поставленной природой в самые благоприятные условия». Второе, на что он обращал внимание, — ненависть индейцев к испанцам.
О враждебном отношении коренного населения Америки к завоевателям писали все русские моряки, исследователи и путешественники; это бросалось в глаза и одновременно удивляло: почему 500 индейцев живут в миссии под охраной трех — пяти солдат и священника и не делают попыток бежать? Познакомившись с индейцами поближе, понимали: в покорности их удерживал не только страх перед огнестрельным оружием, но и сохранившееся с былых времен преклонение перед «белыми людьми». Впрочем, с годами индейцы убеждались: «белые» не имеют перед ними никаких преимуществ. Само обращение индейцев в католичество происходило так же, как и во времена первых конкистадоров. «В Калифорнии не было проповеди, — писал Завалишин, — а бывали облавы на диких индейцев. Захваченных заковывали в железа, крестили насильно и держали в железах до тех пор, пока не приручатся». Как здесь не вспомнить противоположный пример — взаимоотношения святителя Иннокентия с колошами и алеутами!
Из соображений безопасности испанцы строили свои миссии как неприступные цитадели. Главное здание представляло собой замкнутый четырехугольник с глухими стенами и окнами, выходящими только во внутренний двор; церковь, кельи монахов; отделение для индейских детей шести-семи лет, которых держали в качестве заложников; мастерские, кладовые, несколько домиков для охраны — такой увидел миссию Завалишин в 1824 году. Население некоторых миссий доходило в эту пору до тысячи человек.
Члены тайных обществ были противниками рабства в любой его форме, что, впрочем, не мешало некоторым из них владеть сотнями крепостных. Завалишин, горячо осуждая рабство, был последователен: в его послужном списке в графе «Сколько душ крестьян имеет и в каком месте» указано: «Не имеет».
Описывая Бразилию, Завалишин упомянул невольничий рынок: «Посещение… произвело на нас самое тяжелое впечатление при виде осмотра людей, как скотов, и клеймения их раскаленным железом, „тавром“ покупателя. Это впечатление так живо отразилось на наших лицах, что возбудило злобные взгляды и продавца, и покупателей на нас, непрошеных свидетелей. На… дворцовой площади, которую нам необходимо было переходить, сойдя с пристани, куда бы мы ни шли, мы ежеминутно видели обнаженных до пояса, клейменых негров и негритянок…»
Так же горячо Завалишин осуждал жестокие способы обращения индейцев Калифорнии в христианство, называл систему воспитания детей в миссиях «инквизиторско-полицейской», а плоды ее считал гибельными для аборигенов: «Большинство оказывалось отупелым, как бы лишенным естественного, даже здравого смысла, утратившим хорошие качества диких и не усвоившим в то же время хороших качеств испанцев». А меньшинство? Те, кто не смирился, бежали из миссий или поднимали восстания, как это случилось в Санта-Крус.
Как уже говорилось, получив независимость, Калифорния и вся Мексика лишились экономической поддержки метрополии. Именно этот период и наблюдал Завалишин во время своего пребывания в Америке. Раньше испанские власти запрещали своим колониям торговать с иностранцами, но теперь Калифорния была вынуждена вести торговлю, если не контрабандную, то полулегальную.
Состояние миссий в 1820-е годы, по наблюдениям Завалишина, было плачевным. Всё церковное имущество — утварь, облачения, музыкальные инструменты, украшения — пришло в негодность. «Мне было очень странно видеть, что в новой миссии Сан-Франциско-Солано какие-то старые, дребезжащие клавикорды (чуть ли не оставленные еще Резановым), поставленные в глубине сарая, заменявшего церковь…» Настоятель, падре Хосе де Альтамира, служил мессу один, без органиста и певчих. При такой бедности думали уже не об облавах на индейцев, а о том, чтобы выжить, занимались поисками новых источников финансирования и пытались разрабатывать залежи серебряной руды.
Когда Мексика провозгласила независимость, порты формально принадлежавшей ей Калифорнии открылись для судов всех стран: плати «якорные деньги», пошлину и торгуй чем хочешь. Для настоятелей миссий приход русских моряков и торговцев становился настоящим праздником — им с большой выгодой продавали зерно и муку, а покупали у них промышленные товары, которые Российско-американская компания загружала в трюмы кораблей.
Второй настоятель, с которым познакомился Завалишин, — Хосе де Альтамира — предстает совсем не похожим на «фанатика» Томаса. Человек умный и честолюбивый, он «был скорее политик и воин, нежели монах… Он носил всегда, подобно всем светским испанцам, ножик или кинжал за кожею, которою они обертывают икры, и которые заменяют у них голенища сапога, так как сапог они не носят, а башмаки». Биографию падре Завалишин не рассказывает, но коротко упоминает о блестящей карьере, которую сулило ему аристократическое происхождение, и намекает на некие обстоятельства, что лишили его карьеры и «забросили на темное поприще миссионера в безвестном еще тогда углу света». Видимо падре не смирился с таким поворотом судьбы и проявлял большую активность, именно его усилиями была организована новая миссия. По утверждению Завалишина, Альтамира стал самым горячим участником создания «Ордена Восстановления» и воплощения в жизнь Калифорнийского проекта, ему он адресовал из России письма. «Он совершенно вошел во все мои виды и разделил намерения — и был мне ключом к узнаванию всех лиц значащих и незначащих».
Завалишину импонировало и то, что индейцы очень любили падре. Природная ли мягкость, увлеченность ли политическими идеями были причиной, но падре Хосе «не обременял индейцев строгим исполнением обрядов и не был придирчив к ним вообще», как заметил Завалишин. Во время допроса Завалишин показал, что «Альтамире известно было все, что касается до Ордена». И что орден еще только учреждается, и что Завалишин его создатель: «он первый признал меня, в миссии своей 5/17 февраля, почему я и стал считать себя магистром с сего времени». Уже потом он принял в свой орден Норьегу. Не прервал он отношений с Альтамирой и Норьегой и когда покинул Калифорнию, о чем говорил во время следствия: «Посылая им подарки, сколько жалованье мое позволяло мне делать, и писав к ним всякий раз как имел случай. Последнее письмо, на языке французском и испанском, было послано в прошлом году (1825-м. —