В это время готовилась уйти в Тихий океан экспедиция Иосифа Биллингса и Гавриила Сарычева. С Биллингсом — Шелихов именует его «Осипом Осиповичем» — у них был разговор в Охотске о неизвестных островах, что лежали к северу от островов Прибылова, где «миллионами бобров, котов и сивучей лежат». Шелихов просил Деларова поскорее отправить на север промысловиков, человек двадцать пять, а вдобавок нанять алеутов и кадьякцев; сейчас главное — не упустить «золотых времен», пока поднялись цены на меха. Это и есть суть капитализма или дух предпринимательства: умение извлечь максимальную выгоду из конкретной ситуации. Тот, кто чувствует нерв торговли, всегда добивается успеха, и Шелихов этим чутьем обладал.
Он дал Деларову еще одно поручение: построить судно «[футов] на восемьдесят пять, оное б годилось для торговли ходить в Макао». Португальскую колонию Макао тогда называли «потайной дверью в Китай». Она была хотя и потайной, но не запертой — в отличие от Кяхты, которую китайцы как будто намертво заколотили; сибирские торговцы пушниной уже который год терпели изрядные убытки, да сделать ничего не могли. Но Шелихов тем и отличался от остальных оптовиков, что никогда не мирился с создавшимся положением, искал выход: заперли одну дверь — он откроет другую, запрут все двери — пролезет в окно, закроют окно — в форточку просочится. Недаром Головнин называл его «пронырой» — в точку попал!
Всё необходимое для постройки судна Шелихов уже отправил, дал поручение обменять в Макао меха на китайские и другие иностранные товары. Он инструктировал: если не удастся построить новое судно, то по совету «Осипа Осиповича» следует отправить в Макао одно из уже имеющихся «под предводительством Измайлова, с его рекомендацыею и наградою перевотчика»; с ними должен пойти староста Поломошный. Управляющему он советовал полагаться на людей проверенных, но и самому быть «расторопны и осторожны». А главное — «берегитесь от раздоров».
Раздоры чаще всего вспыхивали по причине чрезмерного употребления горькой. Оттого Шелихов советовал промысловикам «во всём быть скромными», а управляющему — «не допущать упиватца», и приводил пример Бочарова: мореход отличный, человек опытный, компании и Шелихову преданный, а как вернулся из Америки, «доныне пьет, да и впредь лутчаго не ожидаю… вытрезвить никак его не могу».
Из новостей он упоминал еще две. Первая — в Иркутске сменился генерал-губернатор: вместо расположенного к Шелихову Якоби теперь Иван Алферьевич Пиль — «муж добродетельный». Новый наместник слыл человеком строгим и неподкупным, но и с ним удалось наладить хорошие отношения. На будущее Шелихов дал Деларову указания: по всем вопросам, связанным с компанией, писать только генерал-губернатору и ему самому, «а более никуда»; опасаться иностранных судов, особенно из воюющих с Россией стран, и быть бдительным — «оне могут переменить и флаги». «…секретов, вверенных тебе, не открывай, помни священные слова: бутте мудры, яко змии, а целы, яко голуби». Напоследок он напоминал: работных людей нужно держать в строгости, не допускать ссор и раздоров между ними, а также обид и «огорчения» американцев. И еще одна новость из его письма: в 1788 году умер Михаил Голиков, отныне компаньонов осталось двое.
Отношения между ними складывались непросто. У И. Л. Голикова начались финансовые затруднения, которые с годами только усугублялись из-за его племянника и приказчика А. Е. Полевого, оказавшегося нечистым на руку: тот присваивал крупные суммы денег, а когда воровство раскрылось, дядя простил его и… оставил в должности своего приказчика в Сибири. Скорому разрешению возникающих между Голиковым и Шелиховым конфликтов по разделу обязанностей и прибылей мешало немалое расстояние: первый находился в Петербурге, второй — в Иркутске.
После смерти Михаила Голикова его дядя настаивал на приезде Шелихова в столицу, к тому же в 1791 году истекал срок составленного десять лет назад договора. Однако Шелихов всё откладывал поездку, ссылаясь на неотложные дела. Наконец, в 1793-м они встретились и составили новый договор. Теперь весь капитал и валовые паи разделили поровну. Обязанности распределили так: все суда компании становятся транспортными, снаряжать их в Америку должен за свой счет Голиков. Если судно не будет отправлено в срок, убытки оплачивает тоже Голиков; если с судном случится беда в море — расплачивается Шелихов. Он же занимается расчетами с промысловиками, разбирает все тяжбы и конфликты, штрафы и жалобы по оплате труда. Людей нанимать собирался Голиков, Шелихов мог отправить не более 20–30 человек. Жалованье Баранову — четыре тысячи рублей — они платили поровну. Каждый из компаньонов мог заложить или продать свою долю, но покупатель должен был соблюдать условия договора.
Исследуя перипетии жизни компании, некоторые историки пришли к выводу, что Полевой и Шелихов вступили, говоря языком права, в преступный сговор, благодаря чему первый смог довольно быстро разбогатеть и записаться в купцы, а второй — значительно увеличить свой капитал. Запутанные ли расчеты и махинации были тому причиной, неумение ли Голикова вести дела или его излишнее доверие племяннику — как бы то ни было, основатель компании, благодаря деньгам которого она начала свою деятельность, не только не увеличил свое состояние, но, в отличие от компаньона, потерял половину того, что имел. После смерти И. Л. Голикова его сын был вынужден распродавать полученные им в наследство акции компании по половинной цене, чтобы расплатиться с долгами. Ну что ж, история этой сделки не оригинальна: просто бизнес — ничего личного.
Когда Екатерина II отправляла Биллингса и Сарычева исследовать северную часть Тихого океана, то поставила перед ними не только научные и коммерческие цели: еще им поручали узнать, как подчиненные Шелихова обращаются на островах с местным населением, не чинят ли притеснений и обид. Сарычев побывал на Кадьяке в 1790 году и в своем «Путешествии по северо-восточной части Сибири, Ледовитому морю и Восточному океану» описал «селение купца Шелихова»: «Оно состоит из нескольких землянок, одного амбара и двух изб, построенных из елового лесу, который привозили за неимением здесь с восточной стороны острова Кадьяка на галиотах. В сем селении живут русские промышленники под управлением морехода грека Деларова. В одной землянке видели мы аманатов… Содержат их довольно хорошо и без строгости, позволяют во всякое время не токмо иметь свидание с родственниками, но и отпускают их на время в свои дома».
Как видим, Сарычев притеснений не нашел, а вот Биллингс счел нужным доложить начальству о полученном им доносе, который написал лекарь Мирон Бритюков. Шелихов сам нанял его в Охотске и сначала был вполне им доволен. Во время плавания он даже доверил ему, человеку грамотному, вести вместо себя записи в судовом журнале. Но во время зимовки на острове Беринга отношения разладились, а когда по недосмотру лекаря умерли от цинги несколько человек, и вовсе испортились. Дальше — хуже: Бритюков начал брать в долг товары компании, сначала понемногу, затем всё больше; вскоре сумма его долга достигла 300 рублей. В результате Шелихов расторг с ним контракт и передал его полупай одному из промысловиков. Так что у Бритюкова были все основания невзлюбить Шелихова и, как часто случается с людьми обиженными, попытаться отомстить. Случай не замедлил представиться. Узнав, что в Якутске находится капитан 2-го ранга Биллингс, Бритюков, получивший незадолго до этого окончательный расчет от компании, в ноябре 1788 года подал ему «доношение».
Главное, в чем обвинял Шелихова лекарь, — в требовании подчиняться ему одному как в плавании, так и на суше: «Объявил себя таковою важною персоною, что он имеет власть не только островитян, но и нас, верноподданных нашей всемилостивейшей государыни людей, казнить и вешать». «Казнить и вешать» — слова из указов Пугачева, бунт которого к тому времени забыть еще не успели; таким образом, лекарь фактически обвинил Шелихова в узурпации власти, что при самодержавных монархах каралось смертью.
Бритюков доносил, что на Кадьяке после вооруженного столкновения с конягами Шелихов «прибил сих безгласных народов до пяти сот человек», пленных мужчин велел переколоть копьями, а женщин и детей «до шести сотен» увел с собой в гавань. Правда, он сам же описал, как мужчины стали приходить в гавань и Шелихов возвращал им жен и детей, оставив несколько человек в качестве аманатов. И откуда взялись 500 убитых туземцев, если промысловики, прибывшие с Шелиховым, рассказывали о 300–350 напавших?
Доносчик сумбурно описывал устраиваемые конягами заговоры и нападения и расследование Шелихова, при этом особо подчеркивая личное участие Григория Ивановича в казнях: «Одного из них Шелихов застрелил из пистолета, а другого велел заколоть копьем и отнести бросить на тундру». Других захваченных в плен по его приказу убивали из винтовки, поставив затылок в затылок, что подтвердил на допросах штурман Измайлов.
О враждебном отношении жителей Кадьяка к пришлым свидетельствует вся история острова. Вряд ли в нежелании конягов вступать в переговоры виноват Шелихов: остров был открыт русскими мореходами задолго до него и с тех пор посещался военными кораблями и торговыми судами разных стран. Убийства колонистов продолжались и в последующие годы, да и сам доносчик не отрицал, что «тамошние жители по жадности ли к вещам или по злости» совершали их.
После гибели своих людей Шелихов проводил розыск, брал заложников, допрашивал, пытал и казнил, а случалось, проводил акции устрашения. Но подобным образом вели себя «белые люди» и на Алеутских островах, и на Кадьяке, да и вообще в Новом Свете со времен Эрнана Кортеса и Франсиско Писарро. На Таити Джеймс Кук приказал покарать туземца, похитившего секстант, «публично и сурово» — отрезать ему уши. А когда в 1779 году аборигены убили самого Кука, его офицеры, по собственному признанию, «с невероятной жестокостью» и «самым скотским образом» отомстили за смерть капитана: сожгли, предварительно ограбив, 150 домов, убили жителей, не имевших огнестрельного оружия, двоим отрезали головы и для устрашения выставили их на своем корабле. Никакие комиссии после возвращения экспедиции в Лондон не собирались, и дознания о «массовой резне местного населения», в которой иногда обвиняют Шелихова, не проводились.
Однако подобные примеры деятельности англичан не мешают историкам отмечать гуманный характер британских экспедиций, а о самом Куке говорить не только как о великом мореплавателе (вполне заслуженно), но как о человеке, известном своим «терпимым и дружеским отношением к коренным жителям». Видимо, туземцы высоко оценили терпимость капитана, если вернули его команде по частям…
В то же время некоторые исследователи истово призывают «стереть позолоту» с Шелихова. Ну что ж, если бы он допустил пленение своих людей, а себя и жену позволил разъять на части, как это сделали туземцы с телом убитого Кука, то и у него, наверное, появился бы шанс войти в историю «великим гуманистом». Ни в коей мере не оправдывая творимых в Новом Свете жестокостей, всё же заметим, что стремление «стереть позолоту» с фигуры Шелихова часто оборачивается желанием облить его черной краской. Он этого совершенно не заслужил — хотя бы потому, что в отличие от «великих» конкистадоров всех времен и народов, ничего не делавших для туземцев, строил школы и храмы, дома и бани, обучал земледелию, огородничеству и ремеслу, заботился о просвещении и вез их к себе на родину на свои средства, чтобы дать образование.
Может быть, оттого Шелихов и не опасался последствий «доношения» лекаря Бритюкова, называя его «ложным», и предрекал доносчику наказание за навет. Генерал-губернатор, проведя расследование, доложил в Сенат, что не нашел в доносе лекаря «ничего более… окроме единой вражды и неосновательства», и напомнил, что столкновения с конягами Шелихов и сам описал в изданных им записках, «где отнюдь не скрыто всех тех покушений, какие были от американцев на его компанию и от него на них».
Биллингс не стал настаивать на продолжении расследования, тем более что по Иркутску ходили слухи о небескорыстном ведении дел им самим. Поговаривали, что коряки подарили его экспедиции десятки оленей, а он записал в расходную часть немалые деньги на их покупку; что он выписывал себе большие суммы на прогоны по Сибири и Камчатке, но на деле за них никому не платил. В его отчетах были указаны расходы на «разлившуюся» водку, которую он вовсе не покупал. В Иркутске упорно говорили о возможном открытии на него дела в Петербурге. Впрочем, от Сибири и Камчатки, а тем более от находившейся на краю света Америки до Петербурга было далеко. И делу Биллингса, как и делу Шелихова, хода не дали.
С 1790 года Шелихов расширяет свою деятельность — создает новые компании: Предтеченскую (по названию судна «Иоанн Предтеча») и Уналашкинскую. В это время в официальных бумагах он называет себя «имянитый гражданин города Рыльска». Статус именитого гражданина в это время мог получить горожанин, родившийся не в «благородном сословии», но при этом имеющий капитал не менее 50 тысяч рублей и торговые суда, отправлявшиеся за границу. И то и другое у Шелихова было, и указание на принадлежность к почетной категории городских обывателей наглядно демонстрировало его достижения, что в мире торговли было немаловажно.