Приложение

Гоголевский христианский именослов: о форме и семантике личных имен в произведениях 1830–1834 годов

Современному читателю в произведениях русской классической литературы зачастую неизвестны (или, в лучшем случае, неясны) прямое и – особенно – коннотативные значения личных имен (онимов), что играли важную роль в художественном целом, по-своему отражая христианскую культуру того времени[673]. На этом основывались и сам писатель, и читатели, как минимум, знавшие начала латинского и греческого языков, имевшие понятие об античной и славянской мифологии. Поэтому одним из возможных путей корректного филологического комментария может быть определение семантики личных имен в ее соотнесении с характеристиками героев, идейно-художественной стороной повествования. Ведь, создавая художественный образ, автор мог со- и противопоставить различную форму и семантику имени, используя в своих целях их внешнюю и внутреннюю диалогичностъ. В этом плане особенно интересны онимы из произведений Н. В. Гоголя, посвященных Малороссии: «Глава из исторического романа», «Две главы из малороссийской повести “Страшный кабан”», повести «Вечеров на хуторе близ Диканьки» и «Миргорода». При анализе мы учитывали общепринятое в то время толкование распространенных славянских имен в их украинском и русском вариантах и список «Имена, даемые при Крещении» в рукописной «Книге всякой всячины, или подручной Энциклопедии» Гоголя 1827–1831 гг. (IX, 513).

В «Главе из исторического романа» взаимоотношения типичных героев: безымянных козака и шляхтича, пана и дьякона – по-своему отражали противостояние малороссийского козачества с польским королем, шляхтой, коронными воинами в середине XVII в. А безымянность козацкого полковника Глечика и шляхтича Лапчинского восполнялась значением их фамилии / прозвища. У полковника оно восходило к украинскому «небольшому глиняному кувшину или горшку»; фамилия же посланца поляков указывала на его шляхетское происхождение – правда, она позаимствована «из более позднего времени: Лапчинский был послом от Подольского воеводства… в 1706 г.»[674]. То есть фамилия / прозвище героя в данном случае соответствовала его национальности. Но – в целях той же типичности – имена или прозвища других взрослых членов семьи Глечика (упомянутых в повествовании старухи тещи, отлучившейся жены, двух погибших сыновей) так и не будут названы.

Историческое время действия начинает проясняться, когда поляк упоминает некого Казимира. В данном контексте это, вероятнее всего, Ян II Казимир Ваза (1609–1672), король Речи Посполитой в 1648–1668 гг. Имя Казимир-Казимеж двусмысленно: и тот, кто «указывает», объявляет мир, то есть миротворец, и тот, кто нарушает покой/мир. Для козаков были важны оба значения. Король Ян Казимир в XIV в. сделал дворянами «всех верных и храбрых малороссиян», служивших ему, а при заключении Зборовского трактата (1649) между поляками и козаками Хмельницкого, дворянское достоинство (от лица Яна II Казимира) получили «многие из козаков, оказавших на войне важные услуги»[675], хотя тот же король посылал регулярные войска на Украину, старался подкупить козацкую старшину и т. п. Рядом с Казимиром возникает имя Бригитты – чужеродное, западноевропейское (вряд ли учитывалось действительное значение имени – от Celebrated Bridget – синонимичное «решительности, силе, святости»). И этим именам в конце «Главы» противопоставлены русские православные имена детей Глечика: Федот, Карп и Маруся. Причем в списке «Имен, даемых при Крещении» украинское имя Маруся возводилось к Марине, Марьяне. Трудно сказать, справедливо ли это только для украинского разговорного варианта в то время, или этот вариант тогда совпадал у русских имен Марина и Мария. В Петербурге Гоголь уже не мог игнорировать частотный русский разговорный вариант Маруся – Маша – Мария, который, скорее всего, он и подразумевал в данном ряду имен. Здесь же был представлен и русский вариант имени, которым народ назвал Б. Хмельницкого, – это Федот (от греч. Феодот – «данный Богом»), а по-украински Богдан. Такую «русификацию» в раннем творчестве Гоголя можно объяснить воздействием официальной историографии, которое очевидно в его ранних прозаических опытах и первых повестях «Вечеров». В русле этого объяснения и то, что действие происходит на границе Слободской Украины, тогда входившей в состав Русского государства. То есть Гоголь подчеркивает общее у народов-братьев (язык, быт, языческое и христианское прошлое Руси, территорию, приметы, легенды, праздники…) – и то особенное, что отличает малороссиян от русских. Все это и станет предметом изображения в «Вечерах на хуторе близ Диканьки» (1831–1832).

Появлению цикла предшествовали опубликованные под псевдонимом П. Глечик (то есть «полковник Глечик») главы «Учитель» и «Успех посольства» из малороссийской повести «Страшный кабан»[676], где личные имена, согласно их значению, тогда известному всем, соответствовали роли героев в повествовании – полностью, частично или в какой-то мере. Тем самым значение онима напоминало амплуа персонажей сказки и народного театра. Здесь бывший семинарист Иван (от др.-евр. Анна / Иоанн – «милость Божия») и тип «простяка», и заурядный, туповатый, неказистый герой, ищущий свое место в жизни. А наивная, «чистосердечная» героиня традиционно названа Катериной (греч. «чистая, непорочная»). Имя ее отсутствующего отца – «козака Харька Потылицы» (в списке «Харитин, Харько – Харитон»; греч. «щедрый, осыпающий милостями») напоминает хорька и… маленькую харю; его козацкое прозвище Потылица – укр. «затылок» (тот, кто «всегда убегает, показывая затылок» и/или перен. «ничего не видит, не ведает»). Кухмистер Онисько («Онисечко – Анисим»; греч. «исполняющий, совершающий») – здесь явно «исполнитель». Учитель Иван Осипович и помещица Анна Ивановна похожи по имени-отчеству еще и потому, что они у «благородных» или «просвещенных» героев – русские, в отличие от простых сельских жителей (ср. в повестях «Вечеров»: дьяк Фома Григорьевич, но парубок Грицько; священник отец Афанасий, а пасичник Рудой Панько…). Так у мирошника/мельника Солопия Чубко прозвище связано с «чубом» – метонимическим обозначением козака, имя – с украинским глаголом солопити – «лизать, высовывая язык»[677], причем простонародное имя Солопий[678] созвучно и салу, и холопу, и салопу – верхней женской одежде в виде широкой длинной накидки.

В начале цикла «Вечеров» национальны почти все личные имена героев. Например, в повести «Сорочинская ярмарка» мужицкое имя Солопий соединено с прозвищем Черевик, обозначающим и любую повседневную разношенную обувь, и женский нарядный полусапожек. Так намечены черты мужлана-подкаблучника (и мужские, и женские), вероятно, по-крестьянски простодушного, темного, жадного, трусливого и болтливого. Это подтверждается и поступками Черевика, и его бездействием в ситуации, выявляющей его сходство с женщиной: в панике он бросился бежать, ничего не видя, и упал в обморок, когда на него свалилась жена Хивря (I, 129). Полное же имя Хиври в «Книге всякой всячины» обозначено как Феврония. Благодаря популярной древнерусской «Повести о Петре и Февронии» это имя стало символом мудрой, добродетельной, верной жены. Однако у Гоголя героиня, именуемая Хавроньей (зооним свиньи), предстает и комическим, и демоническим антиподом Февронии, приводя любовника в дом, где гостит с мужем. Здесь демоническое связывается и с представлением о «сатане в образине свиньи», со свиньями-чертями в легенде о красной свитке, а затем с появлением в окне хаты «страшной свиной рожи» (I, 127). Как полагают комментаторы, зооним мачехи соотнесен с народным истолкованием имени ее падчерицы Параски как «порося»[679]. Вместе с тем обрисовка внешности и поведения мачехи и перекличка этих женских имен и зоонимов отражает и свойственное украинскому фольклору представление о демонической природе женщины, ее идентификацию с чертом[680]. Само же имя Параска (и Пидорка – рус. Федора – из повести «Вечер накануне Ивана Купала») воспринималось как национальное (этноним – ср., рус. Параша). Вероятно, судьбу юной героини в чем-то определяет и значение ее полного имени Прасковья (греч. Параскева – «пятница»): именно в «свой» день она впервые в жизни приезжает на ярмарку, встречает будущего жениха и уходит из-под власти мачехи-ведьмы.

Заметим, что имена Черевик, Хавронья, Параска, Цыбуля (укр. «лук»), маркирующие простонародное происхождение героев и несомненно связанные с особенностями их внешности или характера, имеют не только собственное, но и сниженное нарицательное (вещественное, растительное, животное) значение предмета продажи – обуви, свиней, поросят, лука – наравне с кобылой, пшеницей, гончарными изделиями и проч. и проч. Это сближает персонажей с такими национальными «ярмарочными» типами из вертепа, украинского народного театра, как «перекупка, кум, пан, цыган, москаль», традиционными чертами которых Гоголь явно наделил своих героев[681]. В черновых вариантах «Сорочинской ярмарки» мы видим нарочито-гротескное огрубление образов героев, их прямое уподобление животным и вещам, свойственное народному театру (вертепу).

По-видимому, те же традиции обусловили подбор и других национальных имен – ярких, образных и в то же время неоднозначных. Так, новоиспеченный жених Голопупенко (эвфемизм бедняка) носит греческое имя Григорий и своими действиями подтверждает его значение «бодрствующий, энергичный». Имя это монашеское, пастырское… Однако в некоторых областях Малороссии имя Гриць(ко) считалось эвфемизмом черта – так же, как имя Охрима, чьим сыном назвался парубок Голопупенко (греч. Ефрем означает «плодовитый»)[682]. Имя поповича Афанасий (греч. «бессмертный»; укр. «Опанас, Панас, Панаско») было, пожалуй, самым распространенным у российского духовенства: оно восходило к отцу церкви бессребренику Афанасию Великому, чьим нравственным антиподом предстает алчный «пан-отец» и его сластолюбивый сын. То есть, в повести «Сорочинская ярмарка» коннотацией данного имени становится иное «бессмертие» – глупости, пошлости, сластолюбия. В повести же «Вечер накануне Ивана Купала» священник отец Афанасий оказывается достойным своего великого тезки как настоящий борец с чертом.

Афанасием также звали деда Гоголя – выходца из духовенства, и если имя Панько действительно обозначает «внук Панаса», как принято считать в гоголе– ведении, то автор «Вечеров» фактически назвался «внуком бессмертного». Однако в «Именах, даемых при Крещении» он записал, что Панько – укр. уменьшительное имя от Пантелеймон (греч. «всемилостивый»), а следовательно, и прямое значение, и коннотации, связанные с именем Целителя Пантелеймона (подразумевающие, прежде всего, исцеление духовное), должны быть актуальны и для сказа Пасичника. Кроме того, формы косвенных падежей у Панько совпадают с формами слова панок / панёк – уменьшительными от слова пан. Это охотно использовали в переписке и непосредственном общении те, кто звал Гоголя и Паньком, и Панком (Пушкин, В. Ф. Одоевский…). Однако сам писатель никогда и нигде прямо не называл персонажей ни своим собственным именем, ни именем отца.

В повести «Вечер накануне Ивана Купала» союз «Пидорки – Федоры» (греч. «Божий дар») и «Петро, Петруся – Петра» (греч. «камень») должен сочетать духовное и физическое, в котором духовное получает надежное основание, опору. Однако от «камня» затем остаются «куча пепла и битые черепки», ибо Пётр получил Пидорку неправедно, за дьявольское золото и жизнь ее младшего брата. Причем убийство «безвинного младенца» Ивася (Ивана) – сироты, как сам Петрусь, – это языческая кровавая жертва, подобная и языческому «избиению младенцев», от которого был спасен ребенком Иоанн Предтеча, и его казни, когда голова Крестителя была отсечена (Мф. 14:3–11). «Преступная» коннотация имени Пётр будет обыграна и в повести «Страшная месть», где оно принадлежит вероотступнику, изменнику. Для католиков имя апостола Петра символизирует краеугольный камень веры (недаром главный храм Ватикана – собор Св. Петра, или Петри). Гоголь же основывается на евангельском описании предательства Петра, когда тот, по пророчеству Христа, трижды от Него отрекся (Мф. 26:33–35, 69–75). С этим, видимо, и связано тяготение Петруся к «дьяволу в человеческом образе, воплощению антихриста» Басаврюку (в первой, журнальной редакции было отчетливее: Бисаврюк[683]).

В повести «Майская ночь, или Утопленница» образ юного Левко (уменьш. от Льва) в какой-то мере отражает противоречивое значение имени, его зооморфные коннотации. В христианстве царственный Лев символизирует силу и мощь Иисуса Христа, является символом Воскресения (существовало поверье, что львята рождаются мертвыми и родители оживляют их, вдыхают жизнь), символизируя также духовную бдительность и крепость часового, неусыпно охраняющего устои Церкви, поскольку, согласно другому поверью, лев спит с открытыми глазами. Но в христианских поучениях встречается и образ свирепого, алчущего льва как символ адских сил (например: «…противник ваш диавол ходит, как рыкающий лев, ища кого поглотить…» – 1-е Петра 5:8). Левко напоминает зверя, когда бродит «в вывороченном шерстью вверх овчинном черном тулупе» (I, 169), вспоминается и «волк в овечьей шкуре». И за это его – правда, по неведению – несколько раз называет «дьяволом» и «сатаной» собственный отец. В то же время юному герою свойственно Божественное, творческое начало: он талантлив, прославляет Бога и Божий мир, искренне любит Ганну-Галю, публично осуждает неправедность своего отца и помогает панночке найти ведьму. Между сном и явью Левко видит недоступное другим, именно с ним происходят разные чудеса.

Его подругу зовут Ганна-Галя. Это «двойное» имя Гоголь использовал лишь в трех произведениях. Причем в «Именах, даемых при Крещении» украинское отождествление «Ганна, Галя, Галька… Анна» – второе, противоречащее русскому (первое Маруся – Марина). Выше мы уже отмечали, что русские уменьшительные онимы Галя, Галька восходят к имени Галина, значение которого «спокойная, безмятежная» отличается от значения «милость Божия» у имен Анна / Иоанн. Вероятно, так автор «диалогизировал» единое украинское имя[684], чьи варианты принадлежали двум различным русским онимам. Видимо, по его замыслу, это должно было символизировать двойственную природу героини, чье духовное имя Ганна соответствовало ее небесным мечтам, порывам ввысь, а имя Галя – земной, чувственной, слабой стороне ее натуры. В любовном треугольнике и мятущаяся, «двойственная» героиня, выбирающая между сыном и отцом, и любящий ее юный герой – бескомпромиссный, благородный, уверенный в своей правоте, и его антипод – недостойный, но самоуверенный отец, до конца повествования именуемый лишь по должности «головой» (старостой), как бы взаимно дополняют и уравновешивают друг друга.

На фоне многозначности имен молодых героев другие онимы обозначают комическое противоречие между своим значением и статусом или поведением носителя имени. Имя пьяного Каленика (от греч. Калинник), всю ночь безуспешно ищущего свою хату, имеет значение «добрый / прекрасный победитель». Комичны фамилии уездного начальства: комиссаров Ледачего (укр. «ленивый, дурной, никчемный») и Косьмы (от греч. космос – «миропорядок») Деркача-Дришпановского (надеюсь, в данном случае мне простят отсутствие подробных разъяснений…).

Имя недалекого, но хитрого и властолюбивого старосты названо в конце повести: украинское Евтух (от греч. Евтихий) означает «счастливый, успешный», и это соотносится с непоколебимой верой «головы», что он отмечен свыше, избран, а потому значим, непогрешим и ему все можно. Прозвище Макогон (большой пест для растирания мака) обычно получали долговязые и подвижные люди. Недаром «голову», как и Левко, сравнивают то со «старым бесом», то с «медведем», именуют «сатаной» и «одноглазым чертом» (он «крив» – что, по мысли автора, служит и «внешним» признаком его ограниченности, «односторонности»: в фольклоре это явно демонический признак[685]). Можно истолковать как бесовские и некоторые особенности его изображения: «…тень покрывала его с ног до головы»; хлопцы принимают его за Ганну; «Рот его покривился, и что-то вроде тяжелого, хриплого смеха, похожего более на гудение отдаленного грома, зазвучало в его устах» (I, 162–163, 179).

В повести «Пропавшая грамота» принципиальное значение обретает безымянностъ персонажей – ведь оним выделяет персонажа из ряда подобных, добавляет некие индивидуальные черты. Видимо, Гоголь связывал такую безымянность с патриархальным единством в гетманские времена, которое было запечатлено в народном театре (вертепе), но распалось после уничтожения козачества. Поэтому сам повествователь – дьяк Фома Григорьевич, имея полное русское имя и отчество, не называет своего деда по имени или прозвищу, хотя оно, безусловно, внуку известно[686]. В его рассказе дед-козак предстает наравне с «вельможным гетьманом», «Царицей» и «полковым писарем», чье «мудреное прозвище» может быть Вискряк – укр. «сопля», Мотузочка – укр. «веревочка» или Голопуцек (от укр. голопуцьок – «голозадый, не оперившийся птенец». – ПССиП, 760). Так же безымянны жена и два дедовых сына. Далее будут изображены такие же безымянные «ярмарочные» типы (гуляка, перекупка, цыган, чумак, москаль… – персонажи вертепа, как в повести «Сорочинская ярмарка»[687]), а среди них запорожец, чей демонический ореол был тогда вполне официальным.