— Оставьте меня в покое!

Уходя, она услышала, как импресарио мягко сказал Анри:

— Никогда не бывает гладко. Ив называет ее плаксой, скорбящей о мире, и невероятной стервой. К тому же он знает ее…

Конец фразы заглушил грохот захлопывающейся двери.

Эдит, задыхаясь, остановилась у комнатки консьержа. Внутри никого не было: возможно, он вышел или вообще не работал в этот день. В беспорядке, в котором все еще пребывал Париж, невозможно было понять наверняка, что именно уже наладилось и пришло в довоенное состояние, а что нет. Услышанное потрясло Эдит: это лучшее доказательство, что даже те люди, которых она вроде бы знала, вполне могли оказаться темными лошадками. Поведение Ива Монтана соответствовало этой схеме. Все теперь не так, как раньше. Раньше невозможно было вообразить, что какой-то выскочка посмеет унизить звезду. Ему требовалось ее покровительство, а не наоборот. А она была такой доброй, что дала ему шанс. Или такой глупой и слишком великодушной.

Надо будет выполнить обещание, данное святой Терезе из Лизьё. Эдит расправила плечи и пошла знакомым маршрутом в сторону зрительного зала. Она двигалась тихо, стараясь шагать легко, чтобы ее шагов не было слышно. Поскольку она сегодня надела туфли на низком каблуке, у нее получилось почти бесшумно добраться до места назначения. Утром в коридорах кабаре было тише обычного, издалека сквозь закрытые двери проникало скрипичное соло, сменявшееся тушем большого оркестра. В воздухе витали слабые запахи чеснока, алкоголя, сигаретного дыма и театрального грима. Все это было столь же знакомо, как и ничем не украшенные стены и свисающие с потолка тусклые лампочки. За кулисами все всегда выглядело необыкновенно уныло, как будто в противовес творческому настрою, свойственному людям, работающим здесь. В начале своей карьеры Эдит задавалась вопросом, как уживаются творчество и эта скудная обстановка, затем просто привыкла.

Одна дверь вела в коридор, отделанный красным бархатом, другая — в зал с паркетным полом. Немцы с самого начала превратили «Мулен Руж» во дворец танцев, напомнивший Эдит те заведения, которые она видела в Берлине. Фрицам были по вкусу ночные клубы, где устраивались танцы под аккомпанемент больших оркестров. Позже легендарное кабаре переделали под кинотеатр, в котором солдаты оккупационных войск смотрели еженедельные репортажи о победах вермахта по всему миру. За счет этого хотя бы уцелели сиденья в зрительном зале, в противном случае перед новым открытием потребовались бы серьезные ремонтные работы. Эдит в последний момент разминулась с забытым в коридоре ведром с краской и с первым аккордом фортепиано скользнула на одно из кресел в последнем ряду. Музыка предназначалась не для нее, а для молодого человека на сцене.

Ив Монтан стоял рядом с роялем, в луче света от единственного прожектора. Он склонил голову над стопкой бумаг, которые, вероятно, были нотами и текстом. Пока аккомпаниатор разминал пальцы, певец, казалось, что-то искал, тем самым давая тайной зрительнице возможность оценить его внешний вид, не отвлекаясь на голос или движения.

Он оказался удивительно высок для южанина, почти метр девяносто, и, как она только сейчас заметила, очень хорошо выглядел. На нем были черные брюки и белая рубашка с расстегнутым воротником. Его небрежные жесты понравились Эдит намного больше, чем те фальшивые позы, которые он принимал в АВС. Она обнаружила, что он смотрится на сцене не так уж плохо, когда стоит на месте и движутся лишь его худые руки, а он обходится без танцевальных па, ковбойской шляпы и клетчатого пиджака.

Приходилось признать, что он вовсе не выглядит смешным, а оказался чертовски привлекательным парнем. Пораженная и одновременно обрадованная этим открытием, Эдит откинулась на спинку кресла.

Ее сиденье тихо скрипнуло, но звук не был услышан из-за разговора, который велся на сцене.

До Эдит донеслись слова Ива Монтана: «Пиаф хочет испытать меня». Его тон демонстрировал, что он вовсе не рад этому. Затем певец выпрямился, подал пианисту ноты и добавил: «Ну что ж, тогда давайте покажем ей, что я умею. К ее приходу нам следует немного разогреться».

Его манера говорить напомнила Эдит о юности на площади Пигаль. «Это язык марсельских улиц», — подумала она. Она слышала подобную мелодику речи, с протяжными гласными, у моряков с юга, оказавшихся в Париже в увольнении и ищущих, где бы поразвлечься. Странно, что в АВС она не замечала этого особого звучания.

Пианист начал с проигрыша, который Эдит сразу узнала. Это был шансон «Что остается от нашей любви?» Шарля Трене. В первый момент ее разозлило, что молодой певец снова пытается кого-то копировать. Но потом ей пришло в голову, что в силу возраста он, по-видимому, еще не имеет собственных вещей для исполнения. По крайней мере, это была более удачная и более французская песня, чем глупые шлягеры, которые демонстрировали его преклонение перед американцами.

Вскоре она осознала, что это исполнение не имело ничего общего с неудачным выступлением на вечере в АВС. Ив Монтан рассказывал в песне о человеке, который сидит перед домом у погасшего костра и вспоминает о любовных переживаниях своей юности. Его голос звучал глубоко, очень мужественно, мощно, но в то же время меланхолично и тоскливо. Рядом с роялем в слабом свете прожектора стоял молодой человек, сумевший заполнить огромную сцену своим присутствием, от которого захватывало дух. От него исходило сияние, оно казалось превращавшимся в море пламени, устремляющегося через темный пустой зал прямо к Эдит. Когда он запел про украденные поцелуи, тембр его голоса стал, как ей показалось, невероятно эротичным.

Она застыла, словно пораженная молнией. Эдит смотрела на певца, который теперь расстегнул вторую пуговицу на рубашке и закатал рукава. Стали видны загорелые жилистые предплечья, и Эдит спросила себя, действительно ли темные волоски на его руках такие мягкие, какими кажутся отсюда, с ее места.

Он подал знак аккомпаниатору, тот начал играть задорный шансон, которого Эдит не знала. Но текст был довольно забавным, речь шла о велосипеде, и Ив Монтан умудрился очень характерно изобразить поездку на нем. Хотя представился скорее Марсель, чем Париж. Пианист исполнил короткий проигрыш, в то время как Ив Монтан еще раз стал пролистывать ноты.

Затаив дыхание, Эдит ждала следующей песни. В конце концов он запел «В метро» — шансон, ставший известным благодаря Роже Данну. На губах Эдит расцвела улыбка. Четверть часа назад она была бы рассержена тем, что этот подражатель пытается сделать себе имя при помощи чужого репертуара. Теперь же благодаря тому, что она слышала ранее, ее это скорее позабавило.

Мелодия, казалось, воскрешала сам дух вальса былых времен. Эдит невольно стала опасаться, что ритм вальса подвигнет Ива Монтана на то, чтобы начать пританцовывать. Но в отличие от того раза, когда он изображал ковбоя, он стоял спокойно, доверяя только своему голосу. Он умел петь. Это не вызывало сомнений. И он это знал. Эдит удивлялась, почему он не продемонстрировал талант и уверенность в себе на сцене АВС. Ну да, ему еще не хватало каких-то штрихов, но при должном руководстве этот италофранцуз мог стать хорошим артистом, тут она не сомневалась.

Захваченная его энергией, которая, казалось, тянулась к ней через ряды кресел, Эдит вскочила. Она не обращала внимания на установившееся в зале молчание. Гулко топая, она направилась к сцене.