-Чего-чего, веников? - расхохотался Руденок - Сдурев ен, чи што?
-Ничего смешного. Там же на юге, лесов мало, а березок наших и совсем нет. Где же розги для веников взять? А чумак этот самый человек головастый был, чтоб с пустым возом не ехать, вот он и навязал веников. Только не повезло ему. Волы-то тихо ходят, а дорога до Крыма далека. Пока туда доплелись, веники-то все и осыпались. Шибко горевал той чумак.
А еще про чумака я вот еще что в одной книжке вычитал. Приехал это он на своих волах в Крым, к морю, где из морской воды соль вываривают. Да застрял со своей колымагой в топком болоте. Целый день в грязи этой толкся, телегу вытягивал. Из сил выбился, решил до утра подождать. Лег на воз и уснул. А надо сказать, что он ревматизмом мучился, ноги сильно болели. Поутру проснулся - боли в ногах, как рукой сняло. Обрадовался мужик. Быстро вытащил воз, домой вернулся без ревматизма. Про его чудотворное излечение далеко вокруг слух прошел. Теперь в те места отовсюду ездят грязью лечиться. Вот как!
В разговорах мы и не заметили, как отшагали 15 километров. Вот уже и деревушка Могилевцы, а там рукой подать - Климово
Глава 3. Сеяли доброе, вечное.
В 1985 году в Черноокове торжественно отмечали 100-летие школы. К этой знаменательной дате заботами энтузиастов-педагогов, прежде всего директора школы заслуженного учителя РСФСР Александра Петровича Приходько и других педагогов был оборудован школьный музей и выпущен 500-экземплярным тиражом буклет. На стендах музея и в буклете - поименно те, кто в разные годы вековой истории школы работал преподавателями, сеял доброе, вечное в души и сердца молодой поросли. Их помнят благодарные питомцы.
В списке 72 фамилии. Нахожу хорошо знакомые нам, учащимся первого выпуска Чернооковской семилетки. И сквозь дымку шестидесятилетней давности, через годы и расстояния проступают, как на фотопленке, образы тогда еще в сущности молодых, двадцатипяти-тридцатидвухлетних наставников, учивших нас уму-разуму. Благодарная память воскрешает их внешний облик, рисует картины далекого прошлого.
О первой встрече с директором, Виктором Васильевичем Репковым, я уже писал. Это был среднего роста, светловолосый молодой человек (ему тогда едва перевалило за тридцать). Пробор посреди головы делил пополам его льняные волосы, пряди которых то и дело спадали на лоб, и ему приходилось привычным взмахом руки отбрасывать их назад. Его серые глаза смотрели так, словно хотели сказать: “Может, вам что-то не нравится в моих действиях, но вы меня простите - так надо”. Для директорства ему явно не хватало солидности, начальственного голоса, а может, и необходимой строгости. Во всяком случае властной руки директора мы не чувствовали, да и не печалились по этому поводу, скорее- наоборот: были довольны его покладистостью. И если проявляли старание в изучении истории, обществоведения - предметов, которые вел Виктор Васильевич, то делали это не за страх, а за совесть.
Прямой противоположностью ему был завуч, Максим Яковлевич Самусев. Появился он у нас где-то на втором году обучения нашего класса и сразу “ застолбил” за собою репутацию строгого, не терпящего ни малейшего послабления учителя. Способствовал тому и его внешний вид: вытянутое худощавое лицо, длинный мясистый, заостренный книзу нос, тяжелый, проникающий взгляд темных, кажется, никогда не улыбающихся глаз. Кто-то дал ему прозвище “Максим, что ли”, да так оно к нему и прикипело. “Тебя сегодня “Максим что ли “ спрашивал”, “Ну, попадешься ты “Максиму что ли”...
Свои иксы, игреки, уравнения он знал досконально, того же требовал и от нас, школяров. В выражениях не стеснялся. Как-то, поставив Николаю Поповскому жирную двойку за нерешенную задачу, и, бросив на того удивленный взгляд, спросил:
- Ты чего смеешься, болван?
Поповский, между тем, и не думал смеяться- ему впору заплакать. А все дело в “конституции” его лица: губы плохо прикрывали выступавшие изо рта зубы, и создавалось впечатление, что он улыбается.
Вспоминает и Николай Шевцов, как на одном из уроков оценил “Максим что-ли” его чувство товарищества. Отвечал урок Волков, а Шевцов возьми, да и подскажи ему. Мало того, что проявил неуместную взаимовыручку, но еще и подсказал невпопад. Тут же по нему прошлась обжигающая плеть преподавателя:
- Услужливый дурак опаснее врага.
Большим уважением пользовался у нас преподаватель русского языка и литературы Иван Петрович Сквазников. Я и сейчас вижу его сидящим за маленьким столом перед партами и негромким голосом, читающим “ Мертвые души” Гоголя. Его тонкий нос с горбинкой постоянно хлюпал. Казалось, у него никогда не проходит насморк - ни в зимнюю стужу, ни в весеннюю теплынь. Приходилось то и дело доставать платок - и это досаждало ему.
Он любил свой предмет- литературу, знал его и нам прививал любовь к художественному слову.
Но об этом у меня будет возможность рассказать в дальнейшем. Здесь только скажу, как трагически закончилась его жизнь. Мобилизованный в армию, он, как свидетельствует “Книга памяти” Брянской области, погиб на фронте в самом начале войны, 27 июня 1941 года, будучи сержантом. К сожалению каких-то подробностей, о его последних днях жизни узнать не удалось.
В годы Великой Отечественной войны сложил голову в боях за Родину и другой наш наставник-учитель химии и биологии Иван Гаврилович Данилевич. Производил он впечатление этакого рубахи-парня, открытого для общения, доброжелательного, заряжающего и других неуемной энергией. За простоту, хорошее знание предмета, душевное отношение платили и ему ученики взаимной любовью.