—  Сомлел я с твоего горячего, себя не помнил. Там то­лько,— головой куда-то за кусты мотнул,— и очухался, да и то ненадолго, сызнова в сон повело.

«Складно сказываешь,— думаю,— Хотя в этом я тебе поверить могу — и в то, что сомлел ты, и в то, что спал сладким сном. Помню, как посапывал да как губки банти­ком выпятил, будто целуешь кого. Такое не сыграешь. Для такого Табаков нужен, Миронов или Ефремов, да чтоб не только талант-самородок, но и театральное училище за плечами было. А вот что ты дальше запоешь?»

—  Я как утром очнулся, как узрел Посвиста в кафтане твоем, так чуть со стыда не помер. Ты к нам с добром да ла­ской, а они вона как. Ишь ты — они. А ты сам?

—  Грех ведь это, с христианской душой так-то. Сказано в Писании, зло за зло, дак ведь зла ты нам никакого не учинил, последним поделился, хотя у самого ни коня доб­рого, ни серебреца, а путь в вотчины Долгоруких нема­лый, не один день шагать.

Славно пел малец. Так славно, что я его и обрывать не стал, решил дослушать до конца. К тому ж пока непонят­но, как он будет выкручиваться дальше. Или скажет, что пришел просить прощения за всю свою честну компа­нию? Ну точно, коль подкрасться незаметно не получи­лось, так он сейчас...

—  Ты уж прости их, неразумных, за ради Христа небес­ного. Не сами они, жисть их озлобила.— И головой в по­жухлую листву бум.

Лучше бы в землю, конечно, там и удар звонче, да и чувствительнее — глядишь, немного и проникся бы. Но ничего, это от тебя все равно никуда не денется. Я тебе и звон в ушах устрою, и искры из глаз, и ломотье в поясни­це. Зря ты, парень, из кустов выполз, ой зря. Но это ты поймешь чуть погодя, когда до конца поведаешь про свой стыд, про совесть, которая у тебя на самом деле отсутству­ет, и про все прочее. И снова я угадал.

—  Вот меня совесть и заела. Одно дело — купчишки бессовестные, а иное дело — лекарь-негоциант.

Это я вчера так представился, когда рассказывал о своей профессии. Надо же, запомнил мудреное словцо. Молодец.

—  Вижу, не получается у меня их усовестить. Ругаются токмо да зубы скалят, над простотой твоей потешаясь, будто и креста на груди никогда не нашивали. Вот я и ре­шил подсобить тебе, чем могу.

Кстати, а где мой крестик? Рукой по шее провел — точ­но. И его сняли. Главное, было бы на что польститься, ведь дешевка дешевкой. Мне его приволок Валерка нака­нуне отъезда. Я вообще-то такими вещами не балуюсь, да и в церковь меня на аркане не затянешь. Бог он либо есть в душе — тогда и церковь не нужна, либо нет его — тогда и она не поможет, потому как всевышний — не человек, и, сколько поклонов ему ни долби, хоть шишку на лбу набей, все равно он тебя видит насквозь, и черноту в душе тоже. Получится даже хуже — ко всем прочим грехам добавится еще и лицемерие. Да и на черта ему наши поклоны с мо­литвами. Ему дела нужны, поступки добрые, а там ты хоть и вовсе не крестись, все равно божий человек будешь.

Сам Валерка придерживался точно такого же мнения, если не похлеще, просто без креста в эти времена никуда, вот он и расстарался, прикупил в какой-то церковной лав­ке. Не золотой — самый обыкновенный, на шнурке. Рас­чет и сделали как раз на то, чтоб ни у кого не возникло со­блазна, ан, поди ж ты, все равно сперли. И впрямь ничего святого для людей нет.

Хотя чего это меня на философию потянуло? Лучше послушаем, как парень свою игру закончит, благо, что партия уже перешла в эндшпиль, вот-вот наступит конец, а там можно пускать в ход свою корягу-дубину. Хорошо, что на ней много сучков. Вот и опробуем каждый по оче­реди на чьей-то спине. Но врет, мерзавец, складно. Со­всем как я в институте. Ладно, треть ударов скину. Не за проснувшуюся совесть — за мастерство языка. Пусть бла­годарит того профессора, который мне за точно такое же словоблудие натянул на экзамене тройку.

—  Хорошо, что они сызнова упились твоим тройным да удрыхли.

Все правильно. На старые дрожжи спиртику навер­нуть — мало не покажется. А если его наяривать, как они вчера, то есть почти без запивки, то тут и вовсе хватит род­никовой воды, чтоб опять стать пьяным.

—  Вот я, пока они улеглись вповалку, бегом к тебе и припустил. Ишь чего удумали, чай, крест не простой, на­тельный, а они мне его вместо доли предложили, да еще посмеялись. Мол, тебе, как Апостолу, одного креста на груди мало — ты беспременно два носить должон, никак не мене.

«Вон почему парень ни свет ни заря прискакал,— до­шло до меня,— Доля маленькой показалась. Решил, что, если к кресту приплюсовать кальсоны, тогда в самый раз».

— Одного боялся, что не застану я тебя тута. Думаю, не должон господь попустить, чтоб ушел он уже.

Ага, далеко тут уйдешь, без порток да на босу ногу.

— Ведь ежели ушел бы — куда мне тогда? Хоть ложись да помирай.