Село Берёзовка – стратегически – важное точка на пути из Иркутска в Красноярск. Тут проходит Транссиб и работает плашкоут – перевоз через Енисей. Отсюда можно зайти в город сразу с двух сторон. Поэтому рабочий патруль, заступивший на дежурства, усиленный взводом революционного инженерного батальона круглосуточно был начеку, готовый если не отбить предполагаемый штурм правительственными силами, то хотя бы задержать их и предупредить рабочих об опасности.

– Борис! Ты должен это видеть! – заорал, ворвавшись в будку станционного смотрителя, молодой рабочий Михейка.

Подхватив ставшую уже привычной трехлинейку, командир красноярского революционного рабочего отряда, девятнадцатилетний Борис Шумяцкий выскочил на перрон и… онемел. На него по рельсам шёл… корабль… Скошенный вперёд бронированный нос венчала двухорудийная башня, над которой трепетал от набегающего воздуха военно-морской гюйс. Чёрный корпус с зелёными и коричневыми разводами, хищно чернея узкими бойницами казематов, как по волнам, плыл по клубам пара, вырывающимся снизу из под брони и окутывающим невидимую с перрона корму стального монстра.

Первым желанием Бориса было бросить винтовку и сигануть в кусты. Однако задеревеневшие ноги не слушались, да и было уже поздно. Девятнадцатилетний командир успел только зажмуриться и опереться на винтовку, чтобы не упасть…

Чуф-ф-ф-ф… вздрогнул и остановился сухопутный корабль. С лязгом откинулся люк, превратившийся в трап, по которому с грохотом скатились два матроса и встали на караул. Следом за ними на перрон не спеша спустился щеголеватый мичман, поправил фуражку, одёрнул мундир и, оглядев превратившегося в статую, командира рабочей дружины, чуть насмешливо произнёс:

– Эй, вахтенный! Передай на борт, – он махнул перчаткой в сторону баррикады, переграждавшей железную дорогу, за которыми, открыв рты, стояли рабочие и солдаты, – свои прибыли! Варяг! Нам бы с прапорщиком Кузьминым увидеться. Организуешь?

Разговор по душам Народном доме-театре продолжался уже пятый час. После того, как местные повстанцы поняли, что бронепоезд с десантом не имеет карательных задач, испуг перешёл в любопытство, а любопытство – в страстное желание пообщаться, тем более, что подвиг “Варяга” и “Корейца” был у всех на слуху, а вот про окружение и пленение армии вторжения здесь ходили только смутные слухи, больше напоминавшие официальную пропаганду, которой уже никто не верил.

Этот импровизированный митинг стал звёздным часом великого князя Николая Михайловича, который сначала активно сопротивлялся не то что разговаривать, а даже появляться перед собравшимися.

– Что я здесь делаю! – обводя людей, набившихся в зал, шипел брату великий князь, – что я могу им сказать, и главное – что они смогут понять из того, что я скажу? Про какую историю парламентаризма и принципы Вольтера им толковать, если они сызмальства знакомы только с двумя вариантами – рабская покорность или русский бунт, бессмысленный и беспощадный?…

Однако стоило зацепиться языком за любимую тему старшего брата – некомпетентность государственных чиновников, косность и неэффективность всего государственного управления – князь разговорился, а после того как его язвительные комментарии насчёт умственных способностей “особ, приближённых к императору” несколько раз сорвали апплодисменты, “Остапа понесло…”

– Держаться двумя руками за наследственные привилегии и сословную исключительность – это удел проходимцев и неудачников! – под гул одобрения гремел великий князь, – каждый думающий человек способен сам добиться признания и уважения, без подпорок и костылей, гарантирующих ему тёплое место под Солнцем.

– Так что, стало быть, снести? – ехидно бросили провокационную реплику из зала.

– Снести к чёртовой матери! – не смутился князь, – И чем скорее, тем лучше! Незаслуженные, доставшиеся даром привилегии развращают, впрочем, как и власть без ответственности. Абсолютная же власть развращает абсолютно, – отрезал под гром оваций Николай Михайлович.

– Так значит вы наш? Революционный? – блестя глазами воскликнула молоденькая девчушка в форме сестры милосердия.

– Ваш, да не ваш, барышня, – вздохнул великий князь, – революционный, но не большевистский… и даже не меньшевистский, – добавил он под разочарованный гул, – и знаете, какая между нами разница?

– Знаю, – разочарованно бросила барышня, – вы – дворянин, генерал и сын генерала…

– Ну и что, – пожал плечами Романов, – Ульянов-Ленин – тоже потомственный дворянин и сын генерала, только штатского. Илья Николаевич – его батюшка – действительный статский советник… Нет, разница не в этом… Мы отличаемся тем, что вы – большевики, эсеры, анархисты и прочие революционеры хотите, чтобы не было богатых, а я хочу чтобы не стало бедных…

На застывшем лице революционерки отразился турбо-режим, на который перешел её не обременённый логикой мозг, силящийся осознать сказанное князем, а Николай Михайлович продолжал:

– Кроме того, вы считаете, что для того, чтобы наступило светлое будущее, надо убить всех плохих, и тогда останутся одни хорошие. А я считаю, что убивать вообще никого не надо. Даже скажу больше – “ни одна, даже самая расчудесная идея не стоит ни одной слезинки ребёнка”… А “плохие”… надо просто создать такие условия, когда быть плохим будет просто невыгодно и неприлично…

– Что, может ещё и заводы буржуям надо оставить? – раздался из зала ещё один раздражённый голос.