В.Е. Это что значит?
Ф.Г. Я счастлив!
Счастливый Горенштейн – это большая редкость.
Была у Горенштейна, чуть позднее, и надежда на то, что роман получит первого русского «Букера».
И в уже цитированном письме Лазарю Лазареву из Парижа (16.11.1991) Горенштейн написал: «Хорошие впечатления, вопреки всему, и от Москвы. Очень хочется, чтоб в Москве наладилось».
Что именно должно налаживаться и как, Горенштейн также изложил в интервью Виктору Ерофееву.
В.Е. Ну так, традиционно: ты веришь в Россию или тебе кажется, что это – прóклятое место?
Ф.Г. Это неправильная формулировка. Что значит «веришь в Россию или не веришь» – это говорили так называемые национал-патриоты: «В Россию можно только верить».
Я думаю, что Россия встанет. Только она должна [будет – Ю.В.] отказаться от каких-то важных своих костылей. Прежде всего арифметика должна быть другой. Мне не нравится арифметика в 72 года. Это 450 лет. Это структура 450-летней давности, и это очень важно.
В.Е. То есть 72 года – это болезненный момент, но все эти болезни начались гораздо раньше.
Ф.Г. Гораздо раньше. Как раз Калита, как раз период Ивана Грозного, когда страна могла сложиться совсем по-другому. И конечно же, что за тема «Ивана Грозного»? Это победа одного образа жизни над другим образом жизни. Это победа московского монголоидного кочевого образа жизни над новгородско-псковским образом жизни, эгоистически-индивидуальным.
В.Е. И гораздо более свободным…
Ф.Г. Свободным и умелым, ничем не отличающимся от Запада. И вот три века потомки Калиты ломали хребет этой России и сломали ее только к концу царствования Ивана Грозного. Отношения между монголоидной Москвой и Новгородом было такое же, как теперь отношения между Россией и Литвой. Они завидовали, они ненавидели. Они старались там поселиться. Они всячески переселяли новгородцев и псковцев куда-то в глубинные места… То есть мы узнаём современные проблемы. Мы подошли опять к проблемам, которые существовали 450 лет назад.
В.Е. Значит, для России важно вернуться, что, к новгородскому вече или к чему?
Ф.Г. Нет, не к новгородскому вече, а к образу жизни эгоиста, образу жизни индивидуалиста…
В.Е. Европейскому образу жизни?
Ф.Г. Тому образу, который существовал до того, как Калита создал это государство.
«Нет, никогда, ничей я не был современник»
Горенштейн, несомненно, готовился к этой встрече с Москвой и с современниками. И очень не хотел, чтобы его причисляли к шестидесятникам, путали с ними. Это было понятно, но стратегически, как мне теперь думается, надо было, может быть, сначала попытаться дождаться успеха книг, успеха текстов… А восторги и похвалы от пишущих по этому поводу не появлялись. Появлялись статьи совсем в другой тональности, критиковавшие, например, повесть Горенштейна «Последнее лето на Волге», как сказали бы в наши дни, за «русофобию»…
Была, пожалуй, только одна, возможно, не прочитанная Горенштейном статья Бориса Кузьминского, автору которой многое удалось верно понять и зафиксировать. Но это был «одинокий голос человека». В той российской ситуации ее вполне можно приравнять к статье Ефима Эткинда в 1979 году.