Крик захлебнулся. Кровь хлынула на грязный камень, а на Геспетцера навалилась тяжелая туша. Он отшвырнул ее и с отвращением стал смотреть, как стремительно та гниет. Живая тьма нахлынула со всех сторон, как… как… как живая. Геспетцер много раз уже видел этот процесс, но все не мог привыкнуть.
И отвернуться тоже не мог. Это загадочным образом манило. Притягивало.
Тьма одновременно питает свои порождения и нещадно пожирает. Это странно и непонятно. Пока труп не утратил форму, Геспетцер взял образец плечевым щупом. Тот скрылся в гнезде, и анализатор довольно пискнул.
Данные понемногу накапливались. Получая новые биоматериалы, Геспетцер собирал информацию. Собирая информацию — узнавал больше об этом мире.
Далеко впереди сверкнул свет. Синий! Четыре огонька сразу — целое звено. Прорываясь сквозь живую тьму, Геспетцер ускорил шаг, понесся к мельтешению огней, ко все усиливающемуся шуму… а потом почувствовал вскрывшуюся червоточину.
Не глазами. Он не увидел ее, а будто ощутил поверхностью кожи… брони. Это как свежий воздух из форточки, вдруг распахнутой в душном помещении.
Действительно свежий, а не как часто бывает — такой же затхлый, просто чуть иной. Значит, червоточина сквозная, а не внутренняя. Значит, выход.
Может, в этот раз повезет.
Фонарщики расползались, помавая синими шарами. А скауты не мчались бестолково и слепо, как обычно. Вместо обезумевшего стада они предстали сворами охотничьих псов, с рыком шли, будто на невидимых поводках. На загонщиков даже не глядели — тщетно те гарцевали на грани досягаемости.
Двое от отчаяния даже подъехали слишком близко — и жестоко поплатились. Шумелки взвились целыми клубами, мгновенно облепили и всадников, и коней, вонзились тысячами голодных зевов.
Для шумелок есть столбовые руны, а какие пролетят насквозь — тех ухлопают лучники. Они уже стоят за щитами, готовятся стрелять навесом, обрушить град взрывных стрел. Вместо наконечников у них алхимические колбы, внутри каждой — жидкое пламя.
Укрощенные фонарщиками, скауты двигались куда медленней. Громовые котлы перезарядили раньше, чем они прошли треть пути. Но когда те грянули — шары в руках фонарщиков ожили, засветились нестерпимой синевой… и вобрали пламя. То устремилось в них, как вода в трещину — с хлюпаньем, со свистом.
А потом вернулось обратно.
Уже не в виде пламени. Шары фонарщиков испустили синие лучи — и те заплясали сотнями ломаных. От щитов, кольчуг и шлемов, от громовых котлов, вообще от любого металла они отражались, а исчадиям не вредили, но касаясь кожи людей… люди вспыхивали мгновенно. Просто исходили страшным криком и разваливались на куски, превращались в дымящиеся кучи, сожженное до углей мясо.
Захлебнулись барабаны набатчика. Дерево лучи фонарщиков тоже отлично жгли, и вышки запылали в первую очередь. Сгорели вместе с конями не достигшие стены щитов загонщики.
Фонарщики. Будь проклят этот день. От иных исчадий еще хотя бы возможно уйти. Отступить, перегруппироваться, дождаться подкрепления. Но фонарщики живыми не отпустят, слабины не дадут. Без них исчадия-звери — тупая лавина, в брызги разбиваемая правильной тактикой, но с ними — организованное войско.
И оно уже расходилось надвое. Щитоносцы стояли дугой, готовились принять скаутов в окружение, когда тех приведут загонщики — но вот, загонщиков нет, загонщики мертвы. Выпускать новых бессмысленно — никто на них больше не клюнет.
— Ни шагу назад! — гаркнул командор. — Замкнуться! Щиты не опускать! Знамена выше!
Да, это было единственным вариантом. Встать «коробочкой», защититься холодным железом и святыми ликами, огрызаться пиками — и выпустить побольше огня, когда подойдут вплотную. Только так.
Вот — хлынула лавина! Синий свет придал скаутам ярости — подойдя вплотную, они бешено рванулись вперед, налетели тушами на щиты… те держались на врытых в землю укрепах, но все равно пошатнулись, едва не вылетели из пазов! Со спин передних прыгнули кусаки… один прямо на соседа Кетиша! Молодой сквайр упал и закричал, отрывая от горла исчадие.