Из знаменитых французских писателей XVII века был рано изучаем и постоянно пользовался уважением Пушкина еще «классик Депрео[171],

Чтя в Депрео «человека, одаренного умом резким и здравым и мощным талантом», «великого критика», оценивавшего произведения «с такой строгой справедливостью», Пушкин не «избрал в путеводители себе Буало», как кн. Кантемир[173], но все-таки рано последовал его примеру[174] и не раз сообразовался с уроками писателя, который «обнародовал свой коран и французская словесность ему покорилась»[175]. В общем взгляде на поэзию Пушкин много сходился с Буало и, подобно последнему, являлся одновременно и строгим критиком и поэтом, подававшим прекрасный пример творчества, но только неизмеримо превзошел свой французский образец.

Так изучение даже старых литературных произведений Запада пробуждало в Пушкине вдумчивое и критическое отношение к русской действительности и литературе.

В особенности обязан был этим Пушкин корифеям французской литературы Просвещения – сначала Вольтеру, а затем и Руссо, которых называют головой и сердцем XVIII века. Явившись в мир на рубеже века Просвещения, Пушкин остался во многом, подобно всему нашему веку, сыном XVII столетия и, подобно последнему, ценил в жизни «прекрасные чувства, светлый, чистый разум и надежды»[176]. Западный XVIII век очень много повлиял на Пушкина и наделил его главными из идей его поэзии, но наш поэт бесконечно углубил их.

Юноша был рано охвачен и тлетворным влиянием XVIII века, века, между прочим, эпикуреизма и утонченной безнравственности[177], века любви будуарной и альковной, анакреонтизма и легкого, забавного и галантного жанра, «petits vers» в лирике, не чуждавшейся вольных острот и развращенности в романах Кребильона и т. п.

Оттуда юношеская эротика Пушкина[178], которая никоим образом не может быть поставлена ему в заслугу.

Но уже и в те молодые годы Пушкин умел возвышаться до энтузиазма к самым светлым идеям литературы Просвещения и потому рано, очень рано стряхнул с себя излишества эпикуреизма.

В литературе Просвещения Вольтер и Руссо являлись наиболее известными выразителями торжества разума, достигшего такого почета в XVIII веке, и затем культа чувства, восполнявшего промахи чрезмерного рационализма того времени и обращавшегося к природе и непосредственности во избавление от язв извращенной цивилизации. При всех своих крайностях французская философия просвещения XVIII века имела за собою громадную заслугу – горячего отстаивания прав человека как гражданина и как отдельной личности и протеста против общественной порчи, и этой стороною она в особенности повлияла на Пушкина. Она наделила его освободительными стремлениями.

Величайшим выразителем их, согласно преданиям екатерининского времени, Пушкину казался на первых порах Вольтер. В ряду великих писателей Вольтер быль первым кумиром юности Пушкина, о чем прямо говорят и сам Пушкин[179], и другие[180]. В то время этот «Сын Мома и Минервы, воспитанный Фебом, отец Кандида, Фернейский злой крикун»[181], казался Пушкину «поэтом в поэтах первым, соперником Еврипида, Ариоста, Тасса внуком»:

Потому-то был он

Во время пребывания в Лицее Пушкин читал произведения и биографию его[182]. Нашего поэта интересовали тогда по преимуществу поэтические произведения Вольтера, которые он переводил[183] и которым подражал[184] и в детстве, в годы учения и вскоре потом (1814–1819). В особенности ему нравилась «Орлеанская девственница» как «книжка славная, золотая, незабвенная, катехизис остроумия». Еще в 1818 году Пушкин называл «Pucelle d’Orléans» «библиею Харит» и подарил ее «на разлуку» своему другу Н.И. Кривцову[185]. Последнее подражание Вольтеру относится к 1827 году[186]. Но уже с начала 20-х годов Вольтер был сдвинут с пьедестала во внимании Пушкина другими писателями[187]. И хотя в 1825 году наш поэт все еще считал Вольтера, по-видимому, первостепенным поэтом[188], но уже обнаруживал и критическое отношение к его авторитету. Переводя начало I песни «Девственницы», Пушкин прибавил от себя такое обращение к ее автору:

Таким образом, лишь в первый, наименее значительный, период своей деятельности Пушкин был из западных поэтов, между прочим, под сильным обаянием «Фернейского злого крикуна». Потом он отвернулся от тенденциозности и скептицизма Вольтера.

Тем не менее воздействие последнего не прошло бесследно для мыслей Пушкина и в остальное время его творчества. При этом Вольтер влиял на Пушкина уже более как мыслитель, чем как поэт.

Ф.-М.А. Вольтер

Вольтер был одним из начинателей столпов страстной и остроумной критики прошлого и проверки всяких авторитетов разумом, а также того космополитического учения о человеке вообще, которые наполнили мир грезами о лучшем будущем человечества. Вольтер посвятил весь свой гений и всю свою 60-летнюю деятельность водворению толерантности, человечности и справедливости («faire du bien aux hommes»), борьбе против того, что утесняет людей и делает их несчастными, и ненависти к фанатизму и ханжеству.

Эти черты деятельности Вольтера много пленяли в век Екатерины и в начале царствования Александра I: должны были увлечь они и юного Пушкина, и еще позднее, в 1834 году, наш поэт называл Вольтера «великаном сей эпохи», «влияние» которого было неимоверно. Около великого копошились пигмеи, стараясь привлечь его внимание. «Умы возвышенные следуют за ним… Руссо… Дидро»[190].

Изучение произведений Вольтера в гораздо большей степени, чем чтение его предшественника, «скептического Бейля»[191], развило в нашем поэте не только легкое отрицание (вольтерьянство), но и критический ум, в такой высокой степени характеризуют также Пушкина отзывчивость на основные вопросы и нужды времени и гнев против несправедливостей общественного строя. Пушкин, как и Вольтер, во всю свою жизнь, ближнего любя, «давал нам смелые уроки». Под влиянием, между прочим, Вольтера наш поэт рано проникся намерением

…порок изобразитьИ нравы сих веков потомству обнажить.

Наконец, в школе Вольтера Пушкин выработал свое, богатое уже от природы остроумие, проявляющееся с весьма раннего времени, между прочим, в метких ответах[192] и эпиграммах, в силу которого он принадлежал к выдающимся beaux esprits (великим душам) нашего общества.

Но и в юные годы Пушкин, по свойству натуры своей, не мог останавливаться на вольтерьянстве. Смех, ирония и скептицизм не могли наполнить его широкую душу. Ее увлекали и другие писатели. Путь к исправлению нравов и решению проблем жизни указывал не Вольтер.

Более положительными и заметными проявлениями и более плодотворными последствиями отозвалось в творчестве Пушкина воздействие, правда – косвенное, второго величайшего из французских писателей XVII века, которыми он увлекался уже с отрочества, сначала приятеля, а потом врага Вольтера и резко разошедшегося затем и с другими «философами», – женевца Руссо. Влияние Руссо было продолжительнее и чувствовалось во всю жизнь Пушкина, как и вообще во всем ходе новейшей истории сказалась удивительная мощь этого плебея, бедняка, провинциала, произведшего великую моральную революцию не только во Франции, но и в Германии, доставившего основы учения метафизического, религиозного и политического людям 1793 года и ставшего одним из видных выразителей и начинателей новейшей меланхолии. В Руссо резко сказался разлад прекрасной мечты и безотрадной действительности, тот разлад, который все больнее и больнее гнетет душу нового человека, а также проявилось искание выхода из этого разлада.