– Доктор А. явно успел поставить первоначальный диагноз – или же, во всяком случае, попытался, – произнесла доктор Г. – Но ты наверняка обратил внимание на то, что после этого следует четырехлетний пробел. Ну что ж, хочешь верь, а хочешь нет, но в течение всего этого периода мы все-таки не совсем уж бросили Джо на произвол судьбы. Люди действительно пытались им заниматься. Вообще-то… – Она нервно сглотнула. – Первой была я. Тогда я сама только что поступила на работу в больницу, и доктор А. предложил мне попробовать. Медицинский я окончила с отличием, равно как резидентуру и практику по специализации[23], а психиатрические клиники гораздо лучше финансировались в те дни, так что имели возможность снимать самые сливки. Ты в этом кабинете далеко не единственный, которого обвиняли в том, что он больно умный.

Когда она невольно покосилась вправо, я поднял взгляд и увидел ее дипломы. Доктора медицины и доктора философии[24]. Родной Йель. Плюс свидетельство об окончании резидентуры в лучшей клинике страны, подтверждение специализации и два отдельных профессиональных сертификата. Серьезный иконостас.

– Доктор А. оказался совершенно прав. С мозгами у меня было действительно все в порядке. Но это не помешало мне заглотить целый флакон снотворных таблеток, стыренных из сестринской, всего через четыре месяца после работы с Джо. После этого доктор А. немедленно отстранил меня от работы и в принудительном порядке отправил в оплачиваемый отпуск, во время которого мне самой понадобилась помощь коллег, чтобы привести в порядок нервишки. Перед тем, как вернуться к работе, я провела еще несколько месяцев в частной клинике и получила приказ больше никогда не пересекаться с Джо. После меня еще один врач около года пытался лечить его. Все это закончилось, когда этот доктор прекратил показываться на работе. Нашли его через два дня, когда мы как раз подавали заявление в полицию, – обнаружили прячущимся в собственном доме. Его состояние, насколько я могу судить, можно было отнести к последствиям некоего острого психоза. Я говорю «насколько могу судить», поскольку в тот самый момент, когда полицейские вошли в его дом, он набросился на них с ножом, и им не оставалось ничего другого, кроме как застрелить его.

Она примолкла, многозначительно посмотрела на меня и продолжила.

– Следующий лечащий врач Джо – женщина – продержалась всего шесть месяцев, а потом погрузилась в глубокую кататонию, и ее пришлось прямо здесь и госпитализировать. Я бы сказала, что ты запросто вывел бы ее из этого состояния, если б она как-то не ухитрилась найти что-то острое и перерезать себе горло буквально за месяц до того, как ты успел бы приступить к делу. В любом случае после нее мы решили передать Джо кое-кому покрепче. Бывшему военному. К нам он перевелся из специализированной клиники, где занимался в основном осужденными преступниками с психиатрическими диагнозами. Этот продержался восемнадцать месяцев, после чего отправил нам по почте заявление об увольнении и пустил себе пулю в лоб.

Опустив взгляд к самому низу страницы, она испустила тяжелый вздох.

– После этого Томас – я хотела сказать, доктор А., – решил сам заняться этим случаем. И, отдадим ему должное, сумел выжить. Хотя и оставил все попытки вылечить Джо ровно через шесть месяцев. А перед тем, как через несколько лет оставить должность главврача, стал пожизненным членом совета больницы, так что и дальше мог следить, чтобы любой главврач после него подписывал обязательство поручать кому-либо дело Джо только после личного собеседования на предмет, подходит ли врач для выполнения такой задачи. Как и все мои предшественники, я всегда следовала этому правилу и отказывалась передавать Джо какому-либо врачу без подобного тестирования. Поскольку ты совершенно прав. Его безумие заразно. Я сама видела, как оно уничтожает моих коллег и даже едва не уничтожило человека, который наставлял и опекал меня и благодаря которому я получила свою нынешнюю должность. И оно едва не уничтожило и меня.

Ее глаза встретились с моими, и на какой-то миг я разглядел что-то за той холодной, резкой женщиной, какой она всегда представлялась. Увидел сломленного, полного гнева молодого врача, который всегда был абсолютно уверен в своих блестящих способностях, в точности как и я сам, и который мог лишь беспомощно наблюдать, как один-единственный пациент рушит не только его собственную жизнь, но и жизни тех, кто его окружает.

– Итак, вы тестируете меня, – негромко проговорил я. Она кивнула.

– Что он делает с людьми, доктор Г.? Если его безумие столь заразно, мне очень хотелось бы знать, чего следует опасаться. Может, я смогу что-нибудь этому противопоставить.

Ее брови взлетели вверх, на губах утвердилась горькая усмешка.

– Боюсь, что не могу ответить на этот вопрос, Паркер, – отозвалась она. – К сожалению, дать на него ответ можешь только ты сам, и ты заслужил это право, сколь ни ненавистна мне мысль о том, что я подвергаю кого-то опасности. Но ты доказал, что у тебя достаточно мозгов, дабы предположить, что ты действительно сумеешь что-нибудь с ним сделать. Поэтому позволь мне спросить тебя: чего ты боишься больше всего на свете?

– Гм! – Я попытался задуматься, но ничего не шло на ум. – Я… я не знаю.

– Прости, но так дело не пойдет, – сказала доктор Г. – Если ты хочешь попробовать с ним психотерапию, тебе нужно знать ответ на этот вопрос еще до того, как ты приступишь. Это твоя самая первая линия обороны. Вообще-то, если ты займешься его лечением, то и моя тоже, поскольку, если я не буду знать ответ на этот вопрос, тогда у меня не будет ни малейшего представления, что преследует моего подопечного после твоего первого же сеанса с ним. Попробуй еще раз. Не торопись.

По моей спине опять пробежал холодок.

– Вы хотите сказать, что он способен просто понять, чего…

– Просто. Отвечай. На. Вопрос.

Это было настолько близко к «да», что ближе уже некуда. Так что я задумался. Размышлял несколько минут, в полной тишине – доктор Г. не делала ничего, чтобы сбить меня с мысли. Похоже, что ожидающийся ответ настолько же заворожил ее, насколько поставил в тупик меня. Я подумывал отделаться всеми этими совершенно обычными ответами, естественно – вода, насекомые, огонь, – но один образ упорно пробивался наверх откуда-то из самой глубины головы: моей матери в ее больничной палате. Это был единственный ответ, который я мог дать.

– Больше всего я боюсь оказаться неспособным защитить людей, которые мне дороги, – медленно произнес я наконец. – Больше всего боюсь оказаться беспомощным, когда кого-то надо будет спасти.

Доктор Г. с искренним удивлением подняла брови.