– Нет, я даже рада, что ты спросил, – сказала она и, к моему полному удивлению, вдруг улыбнулась. – Давай допустим на секундочку, что это действительно бесполезно, но я ставлю тебе в заслугу, что на сей раз ты задаешь вопрос, а не пытаешься с кондачка выдать ответ. Очко в твою пользу. Однако мне хотелось бы, чтобы ты сам попробовал угадать его, и если окажешься достаточно проницательным, то, может, я тебе и отвечу.

Я немного поразмыслил.

– Ну, есть пара вещей касательно того, как с ним обращаются, которые мне пока не особо понятны. Позволю себе предположить, что делается это все-таки намеренно, так что давайте попробую начать с них – вдруг все-таки приду к каким-то выводам.

Доктор Г. ничего не ответила, но при этом и не прекращала улыбаться. Либо я на правильном пути, либо настолько феерически ошибаюсь, что это ее смешит.

– Давайте начнем с того факта, который вы мне только что сами сообщили: любой при желании может поговорить с ним, но никто на самом деле этого не делает, – начал я. – И все же, когда я сказал доктору П., что хочу попробовать с Джо психотерапию, он чуть на стенку не полез. Чисто теоретически психотерапия – это не что иное, как разговор с кем-либо, но если кому-то разрешается беседовать с ним, тогда это может означать, что, по-вашему, ему требуется что-то иное, помимо психотерапевтических бесед и лекарств, – или, по крайней мере, в качестве дополнения. Что-то, что требует привлечения каких-либо иных больничных ресурсов, помимо рабочего времени врача и расходов на аптеку.

– Ты на неверном пути, – произнесла она, слегка покачав головой.

Едва переборов стремление скривиться, я начал по новой.

– Ладно, тогда, наверное, вам не нужно нечто большее, чем просто психотерапевтические беседы и медикаменты, чтобы вылечить его, – сказал я, говоря на сей раз медленней, словно пытаясь разгадать головоломку. – Но как бы там ни было, вы все равно столь рьяно пытаетесь отвратить людей от бесед с ним, что я готов поклясться: за таким чепуховым делом может крыться нечто опасное. Однако, даже если в небольших дозах он и безопасен, короткие беседы время от времени – это никакая не психотерапия. Я могу зайти к пациенту с кататонией[21] и заговорить с ним, но это не сделает его моим пациентом. Я не могу нести за него ответственность только потому, что пытался завести с ним беседу. Но если я официально принимаю его в качестве пациента, то тогда уже несу куда бо́льшую ответственность – как за его лечение, так и за то, если что-то пойдет не так. Его родственники могут подать на нас в суд, если мы действительно сделаем что-то не то. С другой же стороны…

Доктор Г. сделала было попытку перебить меня – видно, мои последние четыре слова прозвучали более панически, чем следовало, – но они все-таки произвели желаемый эффект. Закрыв рот, она стала слушать дальше.

– С другой же стороны, – продолжал я, – вы уже решили, что он неизлечим, и я смею предположить, что другие врачи перепробовали с ним все, что только могли, а он так и не перемещен из закрытого изолятора, поэтому беспокойство насчет родственников можно смело списать со счетов. А значит, вы хотите защитить кого-то еще.

И тут меня словно молнией прошибло.

– Да, так оно наверняка и есть! Поскольку в его истории болезни есть записка от тогдашнего главврача вам, и в ней говорится, что даже если его родственники перестанут платить, его надо все равно держать здесь за счет бюджета больницы, чтобы защитить от него внешний мир. Но это по-прежнему не объясняет, почему вы с таким пылом осаживаете всех, кто хочет взять его в качестве пациента. Мы ведь вроде обучены управляться с такими вещами, в отличие от других людей…

Слова теперь лились из меня сплошным потоком, и сомневаюсь, что она сумела бы меня остановить. Но доктор Г. не выказывала и признаков такого желания. Если что, вид у нее был даже такой, будто она гордится мною.

– Если только проблема не чревата еще большей опасностью как раз для нас, врачей, – продолжал я. – Предпринятые меры довольно странны по отношению к просто психически больному, но такое вполне нормально, когда имеешь дело с кем-то, кто находится на карантине по поводу очень заразного заболевания. Таких пациентов действительно держат в очень строгой изоляции, допуская к ним только тех, кто соблюдает должный порядок и способен лечить их, сам не подвергаясь риску, поскольку таковой риск значительно увеличивается по причине длительности контакта. Нахождение в одной палате с больным Эболой[22] даже в течение всего нескольких минут отнюдь не гарантирует, что вы не заразитесь, но проводить с ним целые часы, пытаясь вылечить его без соблюдения должной процедуры, – это практически смертный приговор.

И точно так же, судя по тому, как вы все организовали, разговор с этим пациентом в течение нескольких минут наверняка не представляет собой большой опасности. Но я видел, что случилось с Грэмом, санитаром, и с Несси. Она контактировала с ним каждый вечер и в итоге покончила с собой. А значит, когда кто-то из нас выказывает желание взять его в качестве пациента, вас беспокоит именно необходимость длительного контакта, в ходе которого есть риск, что Джо доведет нас до чего-нибудь подобного тому, что сделала она.

Я вдруг умолк, почувствовав, как по спине пробежал противный холодок.

– Доктор Г., если кто-то до этого пробовал его лечить, то… гм… можно поинтересоваться, что с ними случилось?

Подняв руки, она медленно хлопнула в ладоши.

– А вот на этот вопрос я вполне могу ответить. – Прозвучало это совсем негромко, и уже не резко, а скорее уныло. – Для этого тебе придется пройти со мной.

Поднявшись, доктор Г. энергичной походкой вышла из кабинета доктора П., даже не глядя, последую ли я за ней. Я поспешил следом и догнал ее только у лифта. В полном молчании мы поднялись на последний этаж, а потом зашли в ее собственный кабинет. Отперев ящик письменного стола, она вытащила из него толстую картонную папку и раскрыла ее.