– Моя госпожа, – сказал Жак, – молю вас даровать ему прощение и наградить, ибо ему я обязан счастьем видеть вас, исключительной привилегией ужинать в вашем обществе и надеждой на восстановление отца моего на должности, коей удостоил его ваш достославный отец.
– Хорошо сказано, – улыбнулась регентша и обратилась к пажу: – Д’Эстутвиль, назначаю тебя капитаном лучников. Но впредь за окно ничего не швыряй.
Засим регентша, очарованная этим самым Боном, подала ему руку и весьма любезно провела в свою комнату, где они мило побеседовали в ожидании ужина. Господин Жак показал себя во всей красе, оправдал отца своего и весьма вырос в глазах дамы, которая, как известно, нравом была в Людовика и действовала всегда с размахом. Жаку де Бону не верилось, что ему удастся остаться у регентши на ночь, ибо устроить подобное было не так просто, как мартовским кошкам, которые всегда находят себе на крыше укромный уголок. И он ласкался мыслию, что понравился регентше и не придётся ему исполнять своё опрометчивое обещание, ибо чести и покоя ради следовало как-то удалить всех слуг и служанок. Однако же, подозревая, что для этой женщины нет ничего невозможного, он изредка умолкал, снедаемый страшными сомнениями в собственных силах. Надо заметить, что за разговором регентша думала о том же, но ей не раз уже приходилось выпутываться из самых затруднительных положений. И вот она со всем благоразумием взяла дело в свои руки. Она послала за одним из своих секретарей, который владел всеми навыками, необходимыми для совершённого управления государством, и приказала ему подать ей во время ужина мнимое послание. Затем началась трапеза, во время коей регентша не прикоснулась к еде, понеже её разбухшее, словно губка, сердце давило ей на желудок, и она не желала ничего, кроме этого прекрасного и многообещающего мужчины. Жак по разным другим соображениям есть тоже не стал. Но вот явился договорённый вестник, госпожа регентша пришла в негодование, нахмурила брови, точь-в-точь как покойный король, и воскликнула:
– Неужто не будет мне покоя на этой земле? Клянусь Пасхой! Нам не дают даже поужинать!
Она вскочила с места и закружила по комнате.
– Эй! Приготовьте мою лошадь! Где господин де Вьейвиль, мой оруженосец? А, его нет. Он в Пикардии. Д’Эстутвиль, поезжайте со всеми слугами в мой замок Амбуаз и ждите меня там… – Она взглянула на Жака и продолжила: – Будете сопровождать меня, господин де Бон. Вы хотели послужить короне, вот вам удобный случай. Клянусь Пасхой! Прошу вас. Поднялся мятеж, я нуждаюсь в преданных рыцарях.
И не успел бы нищий попрошайка пробормотать «Благослови вас Бог!», как лошадей запрягли, оседлали и подали. Госпожа на своей кобыле, туренец сбоку, и они – цок-цок – поцокали-поскакали в замок Амбуаз в сопровождении оруженосцев. Дабы без лишних слов перейти к делу, скажу, что господина де Бона уложили спать в двенадцати туазах от госпожи де Божё, но подальше от чужих глаз. Придворные и челядь, весьма встревоженные, только и обсуждали вопрос о том, откуда надо ждать нападения, и лишь обещавший дюжину схваток рыцарь знал, где скрывается враг. Целомудрие регентши, известное всему королевству, избавляло её от подозрений, она считалась столь же неприступной, как крепость Перонн. И вот когда погасили все огни, закрыли все засовы, глаза и уши и за́мок погрузился в тишину, госпожа де Божё отослала горничную и вызвала своего нового оруженосца. Он не замедлил явиться. Они сели на бархатную скамью у камина, и регентша любезно полюбопытствовала:
– Как вы себя чувствуете? С моей стороны было большой ошибкой заставлять скакать двенадцать миль рыцаря, пострадавшего из-за моего прислужника. Меня это так тревожило, что я не могла уснуть, с вами не повидавшись. Вас ничто не мучает?
– Меня мучает нетерпение, – отвечал рыцарь дюжины, полагая, что отступать поздно. – Но я вижу, что добился расположения моей благородной и прекраснейшей возлюбленной…
– О! Так вы не обманывали, когда сказали…
– Что?
– Ну, что вы двенадцать раз ходили за мной в церковь и другие места, в которых я появлялась…
– Да, так и есть.
– Однако, – продолжала регентша, – меня удивляет, что я только сегодня заметила столь доблестного молодого человека, чьё мужество написано у него на лице. И я не отказываюсь от слов, кои произнесла, когда думала, что вы мертвы и ничего не слышите. Вы мне нравитесь, я хочу вам добра.
Роковой час пробил, Жак упал на колени перед регентшей и поцеловал ей ноги, руки и, как говорится, всё остальное. За поцелуями и необходимыми ему приуготовлениями он тысячью разными доводами убеждал свою повелительницу, что женщина, несущая на своих плечах бремя власти, имеет полное право хоть изредка немного развлечься. Сим правом регентша не воспользовалась, ибо предпочитала уступить силе, дабы свалить грех на любовника. И это при том, что она заблаговременно надушилась и приоделась и вся светилась желанием, кое для свежести щёк и румянца лучше, чем любые румяна. И вот, несмотря на пусть слабое, но всё же сопротивление, её, как юную девушку, перенесли на королевскую кровать, где добрая дама и молодой кавалер обнялись при полном согласии. Там, слово за слово, шутка за шуткой, смех за смехом, регентша заявила, что скорее поверит в девственность Богоматери, чем в обещанную дюжину. По великой случайности и счастью Жак де Бон теперь, под простынями, уже не находил свою возлюбленную староватой, ибо при свечах всё преображается. Многим пятидесятилетним женщинам ночью не дашь и двадцати, хотя есть и такие, кому в полдень двадцать, а в полночь вся сотня. Жак обрадовался тому, что увидел, больше, чем приговорённый к повешенью – королевскому помилованию, и немедленно повторил своё обещание. Госпожа регентша про себя удивилась, но обещала со своей стороны, буде выйдет она из этого поединка побеждённой, всячески ему посодействовать, не считая дарования земель Азе-ле-Брюле, движимого имущества и прощения отца.
И вот добрый сын своего отца начал:
– Раз, за то, чтобы восстановить доброе имя моего отца!
– Два, за земли!
– Три, за аренду и торговлю!
– Четыре, за азейский лес!