– Видел.
– Вот и ты такой же, только самоходный. Пустой. Сердечник. Они всё, что нужно, на тебя натянут. Любой скин, любой контейнер. Запишут в облако. Подключат, кайфанут. Как бы через тебя, но ты не заметишь.
Слово «сердечник» неприятно зацепило, царапнуло изнутри. Как будто он всегда думал, что это Воробей его сердечник, а оказалось, нет у него ничего внутри, пустота, контейнер, подсобка, грибы в пакете за пластиковой обшивкой.
1317 посмотрел на плакат. Настоящий мотоцикл и улыбающийся мускулистый Morgenshtern рядом.
– Скин, – сказал Воробей. – Рендер. Картинка подрочить. Их больше ничего не интересует. И тебя ничего не должно интересовать, если хочешь остаться. А сейчас извини, друг. Патруль на подъезде. Пора тебе.
Перед тем как уйти, 1317 спросил про стрелявших.
– Я не в курсе. Уроды какие-то. Раз в месяц устраивают замес. Потом месяц чинят стену, окна новые ставят. Не думай об этом. Главное – пустота чтобы была. Вот здесь.
Воробей протянул руку и постучал пальцем по лбу 1317. Ноготь у Воробья был твёрдый и острый.
Когда 1317 вышел из подсобки, на гигантском экране, перечёркнутом погасшей полосой расстрелянных окон, Morgenshtern снова собрался в великана. Он не спал, не уставал, не останавливался – только немного блюрил по краям в этот предутренний час, поднимался в ночное небо, улыбался в недостижимую высоту, облизывал губы, танцевал для самого себя, для редких автомобилей, пролетавших вдоль эстакады, для случайных зрителей.
Morgenshtern на экране был женщинами и мужчинами, женщинами внутри мужчин и мужчинами внутри женщин, всеми вместе и никем в отдельности. Он был сделан из пустоты, из амфетаминовых приходов базовых, из похоти города, из отложенных оргазмов, из непрерывно меняющегося потока фрагментированного порно. Каждый человек, на долю секунды всплывающий на экране, ничем не отличался от любого другого – все были на одно лицо, на один лад, наподобие чёрных подменных кукол с пропитанными лубрикантом контакт-вкладышами.
В студию 1317 вернулся той же дорогой. Вдоль реки, вдоль опустевших улиц, через обезлюдевшую площадь. Хотелось есть, в животе бормотали остатки протеиновой жижи. До своего ненастоящего жилья, выгороженного в бывшем цеху, добрался под утро. Лёг в кровать, под байковое армейское одеяло, стал ждать гудка, трогать себя за член, нюхать пальцы. Ненадолго заснул на рассвете.
Часть III
41. Славик. Фотографии
Шум двигателей и голоса разбудили Славика в половину седьмого утра.
Он вылез из-под двух больничных одеял – конец сентября, по утрам дубак, не топят в психушке этой – сунулся к окну.
Возле входа в четвёртый корпус «тридцатки» урчал на холостой чёрный минивэн и два открытых армейских джипа. В первом – три Сестры с автоматами, во втором – пулемёт в кузове. Как в Малинди, только воздух пахнет не травой, а грибами и прелыми листьями и на вооружённых людях одинаковая униформа со стилизованной под розовый треугольник буквой А на рукаве.
Автоматчицы выпрыгнули из джипов на мокрый асфальт, посеменили к крыльцу с оружием на изготовку. Одна встала под бетонным козырьком – Славику сверху был виден камуфляжный локоть и плечо с шевроном, другие тяжело побежали вверх по лестнице, по линолеуму в коридоре. Славик сел на койку, лицом ко входу, руки на колени – чтобы было видно: без оружия. Они вошли, дверь с ноги, ему АК в лицо: Комитет Сестёр, оставайтесь на месте до указаний.
– Как скажете,
На пол его не положили, потрошить палату не стали, поводили стволами, вышли.
Он вернулся к окну, выглянул наружу из-за шторы. Эта, из Бурдж-Халифы, прохаживалась с телефоном в руках возле чёрного минивэна, только уже не в никабе, а в розовой офисной двойке и туфлях на каблуках.