Ты отсканировала мой секретный код под эстакадой возле площади трёх вокзалов. Никто больше не сканирует эти коды: что там может быть? Ссылка на мессенджер продавца снаффа, POV-суицид, живое – такое блокируют сразу, к тому же изображение было полустёртым, как будто смытым струёй из поливальной машины. Ты отсканировала его из окна патрульного джипа, от скуки: вы слишком долго стояли на светофоре через Каланчёвку.

По коду был номер ячейки в камере хранения на Ленинградском и комбинация цифр. В ячейке лежала маска.

Я предложил тебе эту игру, и ты приняла её правила: мы подключались одновременно, чтобы оказаться в самых невероятных местах. Наш нейропоток тёк мимо фильтров Morgenshtern’а. Мы делали то, чего никто не видел. Нас невозможно было найти. Мы сбежали от контроля.

По крайней мере, так нам казалось в начале.

Помнишь нашу первую встречу? В Чарынском каньоне, после захода солнца – твой минивэн слишком поздно свернул с шоссе, и начался ливень, грунтовую дорогу размыло, она просто исчезла в потоках грязной воды, остались только ямы и кочки. Ямы превратились в лужи, машину бросало из стороны в сторону. Потом из-за плеча водителя ты увидела огни. Другой минивэн, такой же, как ваш, перевернулся впереди, улетел на обочину. Вы остановились и стояли, лил дождь, а затем в свете фар появился силуэт. Он бежал в вашу сторону, и тебе стало страшно, потому что такое всегда пугает, особенно в Азии, неважно, что эта Азия была не вполне реальной.

Силуэт приблизился, встал перед вашей машиной и поднял руки. Это был я, мокрый насквозь, по колено в красной чарынской глине, она налипла комьями на ботинки, каждый весил тонну. Ты смогла впервые меня рассмотреть. Так мы встретились. Это было наше первое путешествие.

С тех пор мы виделись почти каждую ночь. Мы стали тайными друзьями, тайными любовниками, мы делили один секретный нейропоток на две маски. Нас не видел никто, даже Morgenshtern – а он видит всех, я знаю, я сам его сделал.

Я помню все наши встречи, каждую из них, потому что я уже не совсем тот я, что был раньше. Сейчас я уже не вполне человек, я гибридное существо, созданное из моих нейронов, из твоих нейронов, из связей внутри нейросети, из электромагнитных волн стимулятора, из погрешностей декодера. Помнить – главное моё свойство. Моя реальность сшита из подручного материала, из хлама, из топляка, вынесенного прибоем на берег Азовского моря, из обломков жизни. Воспоминания – вот моя реальность. У этой реальности может быть много проекций и невероятных граней.

Ты же слышала про стигматы на ладонях?

Всё, что я помню, всё, что мы помним, – это и есть реальность.

Помнишь полёт над пустыней на воздушном шаре? Пламя било в купол и гудело, это был единственный звук в холодном утреннем небе, ну ещё воздух хрустел на зубах, как мёрзлая трава под ногами. Ты узнала тогда, что не боишься высоты.

Помнишь, в Марокко, в горах, мы ночевали в деревне, на плоской крыше затерянного среди красной земли gité, с видом на парящий над землёй Тубкаль? Он был огромным, как заходящий на посадку межгалактический планетарный истребитель. Из динамиков на минарете звучал вечерний азан, ты сказала, что не слышала таких раньше: голос муллы был бесстрастным и отрешённым, он был под стать этой нищей деревне в предгорьях Тубкаля, где росло одно-единственное дерево, и к нему были привязаны две чёрные козы. А ночью – мы оба видели это – по единственной улице в сторону мечети прошла белая лошадь.

Ничего из этого не было в реальности. Ничего нет реальнее этих воспоминаний. Всё это останется с тобой, – говорю я женщине напротив, – ты проснёшься и увидишь меня, а я увижу, как падает волос с твоей щеки на грудь, я буду следить за ним взглядом. Время замедлится, увязнет. Не будет ничего реальнее этого момента. Это во-вторых.

– Что будет, когда мы проснёмся? – она спрашивает меня.

– Когда мы проснёмся, всё будет по-другому. Не так, как всегда, по-новому. Для тебя, для меня. Для нас обоих. Впусти меня.

Я говорю ей эти слова и открываю глаза. Мы открываем глаза.