43. Чёрная. Раз и нету

Это должно было закончиться, рано или поздно.

Дружок мой седой заглянул ко мне вечером. Сказал, плохие новости, завтра приедут из Комитета, и ему нужно уходить, прямо сейчас. Я сказала, вот это номер. Спросила, а мы, а с нами что теперь? Он ответил, пока непонятно, может, обойдётся всё. Спросила, чего он так боится, не арестуют же его. Максимум, ну, приедет officière, сядет в кабинете, и продолжит он делать то же, что и раньше, только под ней. У всех так.

Дружок мой усмехнулся, сказал, не его вариант. Было, сказал, уже с ним такое, он в курсе, как оно. Поначалу не тронут, потом уволят, потом окажется, что его имя в списках, и он даже не узнает, в каких именно. В плохих. Пройдёт ещё немного, возьмут на улице или в парке на скамейке и отвезут за кольцо, на Тёмные. Умеют они, сказал, сжимать жизнь в точку размером с объектив уличной камеры для распознавания лиц. Так что лучше он сам. Тем более места он знает.

Я его раньше не спрашивала про Тёмные и сейчас тоже не спросила. Думала, останется у меня до утра, но он не остался.

Сказал, со Славиком осторожнее. У него там по трекам не всё так просто.

Кто бы сомневался. Я не сомневалась.

Сказал, может, снова увидимся, лет через двадцать, да?

Попрощались.

А утром приехали Сёстры, на двух джипах с пулемётом, и сразу за ними чёрный минивэн. Автоматчица встала у входа в корпус, где мы жили.

Толстая серая белка с рыжим хвостом сидела на дереве за забором, я видела её из окна, и автоматчица её тоже видела. После пятой волны, когда зачищали вымершие кварталы в центре, в квартирах находили трупы с обглоданными лицами и выеденными животами. Много таких фоток постили. Писали, это крысы, грызуны.

Я всегда думала, это кошки.

Комитетские первым делом отобрали у меня телефон.

Могли бы не беспокоиться, звонить мне некому, писать тоже. Будь у меня родные или друзья, пожаловалась бы, не поверишь, меня снова уволили, да, отличный проект, лучший в моей жизни. Но ни родных, ни друзей у меня нет.

Потом вызвали. Поднимайся, сказали, на четвёртый. К дружку моему, значит, в кабинет его бывший. Там сидела officière в розовой двойке, рядом яйцо на столе. Сказала, ваш сбежал, бросил вас. Ещё сказала, для него это не в первый раз, и там ему самое место, на Тёмных.

Я подумала, хорошо, он мне не говорил ни о чём таком. Берёг меня.

Её интересовало, что мы здесь делали, в тридцатке, чем занимались.

Я могла бы рассказать ей, как спускалась по ночам в фойе, где мы подключались. Ночью всё воспринималось острее, реальнее, и мальчик приходил живой, не отличить от живого. Могла бы рассказать, как побаивалась его, ведь он всё про меня знал, видел насквозь. Знал про всех моих базовых, осветителей, менеджеров по продажам, охранников, водителей, тренеров из спортивных клубов. Про мужиков под мостами, в пустых кинотеатрах, в декорациях яхт и вилл, в моей двадцатиметровой студии, под хрустальной люстрой с шариками. Мальчик видел меня так же ясно, как я видела их страх. Как они оглядывались по сторонам, расстёгивали штаны и оглядывались, вдруг подстава, вдруг сейчас включатся прожекторы, и появятся Сёстры, и начнётся всё, что обычно начинается в таких случаях, суд, принудительное лечение, химическая кастрация. Как они набивали рот подушкой, чтобы не кричать. Я видела их похоть, пробивающуюся сквозь страх, запоминала интонации, каждое слово, каждый жест, дыхание, дрожь в руках. Я забирала их жизни в обмен на оргазмы, мяла пальцами серый пластилин их жизней, лепила из него свои скрипты, чтобы потом незнакомые люди под них кончали. Тысячи незнакомых людей.