Сначала щёлкнуло, стандартно, как в нейромаске.

Потом вспыхнуло радугой, но не перед глазами, а в голове, внутри, как будто в Славика проник кто-то другой, перехватил управление и переключил его глаза на другой канал. Славик смотрел прямо перед собой и ничего не видел, кроме темноты после радужной вспышки.

Затем в этой внутренней темноте проступили очертания комнаты.

Славик её сразу узнал – Малинди, дом возле рынка, второй этаж. Пустая, без мебели, только king-size кровать с кованой спинкой. Москитная сетка по углам, серое покрывало на резинках, кондиционер в стене, вентилятор под потолком. В настоящей Африке вентилятор не работал, а в этой медленно и бессмысленно вращался, как в фильме ужасов.

Комната светлела, темнота собиралась в углу справа, где дверь.

Когда из темноты появилась женщина, Славик её тоже сразу узнал, по силуэту: длинноногая, на голову выше его, бритая налысо. Он даже лица её ещё не разобрал, а уже знал – она. Вспомнил, как смотрел на её руки, как протягивал ей стакан с горячим соком, думал: она же меня убьёт, если захочет. За шею возьмёт – и конец, никто не найдёт здесь.

Высокая выходит на середину комнаты, останавливается в трёх шагах от него. Не улыбается, стоит там и смотрит, сверху вниз, как они умеют, без выражения, внимательно и цепко. На еду так смотрят.

– Как ты сюда попала? – спрашивает Славик. – Что ты здесь делаешь?

– Ты камеру не выключил, – отвечает.

Камер у него было две, подключал он их через контроллер, ребята перепаяли на Савёловском, а потом, когда эти пришли, с оружием, они обе его камеры расстреляли в упор. Хороший кадр получился, редкий. Запись оборвалась сразу после выстрела, он же видел в такси. Зачем ты врёшь? Зачем она врёт?

– Была ещё одна камера, – говорит высокая. – Несколько камер.

– Где? – спрашивает Славик.

(«Я же молчал», – думает Славик.)

– А где ты хочешь? Давай покажу. Здесь, например. Хочешь здесь?

Высокая приближается вплотную, как будто прорастает сквозь пространство, протягивает руку к его голове. Дотрагивается – и в следующую секунду перспектива смещается, в нос Славику бьёт запах пота, запах сгоревшего пороха, оружейной смазки, секса, горячего апельсинового сока.

На улице по ту сторону пыльных жалюзи кричат дети, дребезжит об асфальт пустая жестянка, вдалеке гудят вразнобой автомобили и трещат моторы тук-туков.

Он резервист, бывший полицейский из Момбасы, неделю назад, как только началась заварушка в столице, его вызвали в участок, выдали автомат и форму, отправили патрулировать квартал в окрестностях рынка. Дом этот был на примете давно, и белого, что там жил, они с парнями тоже пасли, три дня уже следили. Утром пришла, наконец, наводка: иди, местный фиксер, сделал доставку. Собрались, поехали. Немного опоздали: нашли только три тела и две камеры, но всегда можно немного повеселиться, он вообще ничего особенно от этой работы не ждал, только немного повеселиться.

Теперь он стоит возле кровати, застеленной серой простынёй. На кровати лежит девушка, у неё длинная шея и резкие скулы, как у масаев, она смотрит на него в упор, серьёзно и цепко. На еду так смотрят. Вокруг неё на простыне пятна крови, сгустки крови, в одном из сгустков белеет отколотая половина зуба. В углу у него за спиной стонет тело.

– Ты, заткнись, – кричит он телу, оборачиваясь вполголовы.

Снизу слышны голоса парней, кричит тощая сомалийка.