Боеспособная часть отряда, дезертиры, матросня и уголовники, собралась ближе к полудню. План экса был таким – доехать до Могилы, там Демченко прояснит ситуацию с кумом. Если эшелон будет ехать – испортить пути. Если будет стоять – увести столько, сколько сможем. Вагон только перед этим отцепить надо. Добираемся мелкими группами, контры на станции много.

Едет себе тачанка, маками размалеванная. Максимку в сено зарыли, сверху два мешка прошлогодней капусты плюхнули – мирные люди, едем капусту продавать. Мирные–мирные, Крысюк даже рубашку цивильную напялил, глядит невинными карими глазыньками. «Трудолюбивый пейзанин», одним словом. Трохим тоже усиленно изображает затюканного мужичка, хоть бы додумался свою куртку не расстегивать. Мало того, что тельняшка драная, так этот сознательный боец еще и татуированный. И нет, чтоб бабу голую или там русалку с вот такенной грудью. Лозунг – «Долой самодержавие!». А Лось – никого не трогаю, хромой и ничерта не вижу. Может, кто–нибудь очки продает? Подобралась компания, все с особыми приметами, гадам золотопогонным на радость. Прогрессор сплюнул куда–то в степь, свернул самокрутку из остатков белогвардейской листовки, – вступать в армию Деникина ему как–то не хотелось, вернул кисет законному владельцу.

– Свой табак иметь надо.

– Угу, – Лось чиркнул спичкой о штанину. Спичка завоняла.

– Кто подпалит сено, того и прибью, – оживился Трохим.

Прогрессор пожал плечами. Спички упорно не загорались. Крысюк чихнул.

– Безопасные спички. Прямиком из Франции.

– Угу. С города Ипра.

Пятая спичка наконец–то зажглась. Ну, не «Мальборо», глотку дерет, глаза слезятся. А вот Крысюк – с десяти лет курит. И ничего.

А что еще в тачанке делать, если править не умеешь? Ну спать еще можно. На двух мешках капусты и пулемете под тонким слоем сена. Да и то – повезло. Едешь себе с комфортом, а остальные верхом добираются. На станцию Могила. И страшно, ох и страшно. Это им хорошо, воевали в Первую Мировую. Бывший студент рассмеялся, чуть не подавившись самокруткой. Трохим аж дернулся. Ну он зашуганный малость, после невинного пересказа Кинга передвигался по улице короткими перебежками, пока на него не рявкнули чуть ли не всем отрядом, что туточки не Америка! И кукуруза тоже не растет! Ничего–ничего, я еще и не то знаю, скотина балтфлотская, только попробуй меня еще раз так обозвать!

О, а вот вдали чего–то намечается. Наверное, станция. И гомон слышно. Мать вашу! Патруль! Трое. Поручик, какой–то мелкий с синими погонами, юнкер, вроде бы, и рядовой.

– Капусту продавать едем, пан ахвицер.

– А почему вы не в армии? – влез юнкер.

– Та тут один слепой, а второй – дурной.

Крысюк тихо и спокойно жевал самокрутку.

– И давно это с ним?

– Да с германской войны. Контуженный на всю голову. Его в окопе трошки завалило.

Юнкер слегка изменился в лице и начал рыться по карманам. После недолгих поисков он извлек из правого кармана брюк здоровенный леденец в бумажке, классический петушок на палочке.

– На, хорошая конфетка, вкусная, – протянул Крысюку. Тот невоспитанно зачавкал.

Базар как базар, у телег собачка лапу задрала, люди толкаются, товару всякого на те телеги навалено. Вот женщина что–то продает. Холодец. Вон кого–то бьют – спер ворюга с возу ведро. Кот на крылечке станционном сидит, рыжий да наглый, вылизывается. Вот тетке гнилую капусту Трохим всучил. И не стыдно ему? Мелькнул в толпе мужик в сером пиджаке. Только командира не хватало. Спросить бы у него, как его звать, а то неудобно как–то. Вот патруль знакомый проходит, уже