– Не знаю. Патронов нет, у Крысюка – половина ленты пулеметной, из лекарств – бинты и самогонка. Порубали хлопцев много, и белым напаскудили, и красным.

– Улучшили мир, что называется. Руматы недобитые.

Паша не стал уточнять, кто именно недобитый. Имя или слово казалось знакомым, но вспомнить точно он не мог.

– Мне б очки какие–нибудь найти, и то хорошо. Как той песне поется – «самогоном зальем глотку, погуляем хоть разок!»

– А что еще остается делать?

– Вот именно, – вздохнул Лось.

Паша сообразил, что с появлением товарища у него появляется одна возможность.

– Ты ж грамотный, вот и продолжишь обучение трех олухов. Палочки мы уже прошли, кружочки – тоже. Теперь уже и буковки можно. И, кстати, верхом ездить умеешь?

Лось хмыкнул.

– На ходу подметки режешь.

Вылез на крыльцо бандит лохматый, на солнце греется, разве что не мурчит. Демченко жену свою встретил. Теперь понятно, чего от него слова доброго не дождешься.

Чье–то дите леденец требует, на всю ярмарку верещит. Важная дама серьги продать пытается, трясется, как холодец. А Палий заинтересовался, слез с крыльца, доплелся кое–как до жертвы обстоятельств. Городская дамочка, белая да холеная. И тощая, як вобла. И платье шерстяное, с пелеринкой. Видать, из образованных. Брюзгливое такое выражение лица. И боится она покупателя, а кушать–то хочется. С поезда отстала, к мужу ехала. И командир себе перерыв устроил, грызет пирожок с капустой, да на даму поглядывает. Сговорился–таки Палий, четыре ковриги хлеба, шмат сала, кольцо колбасы – неплохо за серебряные серьги. А командир времени не теряет, уже к Демченку пристал. А чего ж не пристать, ежели у него кум – кочегар? Похоже, наклевывается экс, как раньше говорили.

А сегодня и гульнуть можно. Тем более эта гадюка семибатюшная, гнида в штиблетах, Гордеев Максим Никонович, чтоб его батька в пекле черти драли, купил баян.

И, кажется, немного на нем умеет. Хоть собаки от него не воют. Лось злорадно улыбнулся. А потом прислушался. На частушки это не особо походило, хотя по содержанию – та же похабщина, если он правильно понял. А от одной такой Демченко аж заулыбался. Гимназист делся куда–то. Опять. Препротивнейший человек. Что из него вырастет? Тут бывшему студенту кто–то сунул в руки стакан мутного самогона и дальнейшее прогрессор воспринимал смутно. Песни орал. Кажется. Вступил с кем–то в сионистский диспут, позорно ретировался. Стрелял по чьим–то курам, с выкрикиванием разных лозунгов. Не попал ни разу. Лег спать под столом.

Утро выдалось отвратительным. И началось оно с громкого женского визга. Над ухом. Неприлично рано, часов в пять. Лось с трудом вылез из–под стола. Да, такие формы не грех и ущипнуть. Но то ли Зеленцова привыкла к более культурному ухаживанию, то ли щипок был действительно болезненным.

– Вылезло–таки! – Гордеев. Стоит и жует огурец соленый. – И де ж ты такого набрался?

– Чего?

– Да песни твои дурацкие. Один жену комиссару отдал, второй – бабку мотоциклом задавил.

Да, теория о восхищении репертуаром попаданца сдохла с превеликой вонью.

– А стишок про гонорею весьма мил. – О нет. И командир тут. С полотенцем на шее, умывался, что ли. Мамочки! Так опозориться на все село. А Паша, сволочь такая, только радовался. А где он, кстати? Бывший студент решил последовать примеру командира, может, хоть в голове проясниться. Умывальника в хате не было. Зато в сенях какой–то редкий идиот приколотил полочку с кастрюлями.